Полведра студёной крови[СИ]

— Не обсуждается. Встань и утрись. Напугаешь своих товарок — шансов выжить у вас станет совсем мало. А так — они весьма недурны. Шансы, разумеется. Всё, сворачиваем лагерь. Пора выдвигаться навстречу новому дню, чтоб его…

С помощью моего ножа и кожаных шнурков наши плоскорылые подруги довольно споро соорудили волокуши из жердей и прутьев, погрузили на них уцелевшие пожитки, после чего вся честная компания позавтракала и двинулась на восток.

Не смотря на потерю большей части груза, наша скорость заметно понизилась. Волокуши — не сани, да и тянуть их могут только двое, хотя и посменно. Перспектива лишиться ездовых и тащить всю эту тряхомудию самостоятельно мне совершенно не нравилась, и я даже начал подумывать — а не заменить ли наших четырёх живцов Красавчиком. Но потом вспомнил, что баб в лесу один чёрт не спрячешь, и смирился. К тому же, Красавчика, если что, можно запрячь. Да и жалко его, на приманку-то. Как-никак давно с ним знакомы, нечета Урнэ, хоть та и посимпатичней.

Дневной переход завершился без эксцессов. Шли, в основном, по лесу, который теперь редко сменялся прогалинами. К вечеру наши северные красавицы умаялись так, что от утреннего беспокойства не осталось и следа. Вполне допускаю, что они приняли бы смерть как избавление. Но сохранить такой продуктивный настрой до ночи не удалось. Пока мы с Ткачём сооружали засидку, наш не соображающий от усталости гарем успел отдохнуть и занять свои головы деструктивными мыслями о скорой, неминуемой и совсем уже не желательной смерти. Это вылилось в нытьё, слёзы и робкие попытки бегства. Так что пришлось позволить Красавчику слегка пожевать одну из смутьянок, другим в назидание.

Когда засидка была, наконец, готова, а мы кое-как уселись, я дал команду Урнэ разводить огонь и жарить оставшуюся рыбу. Вскоре пустующий с утра желудок начал жалобно урчать, томимый идущим снизу аппетитным ароматом.

— Твою мать, — проскрипел Ткач, спустя полчаса этой изощрённой пытки. — Ещё немного и я их сожру. Какого хера мы вообще делаем? А если не придёт никто, до утра будем сидеть?

— Заткнись.

— К тому же я ничерта не вижу. Куда стрелять-то? Наугад?

— Блядь. Как с тобой тяжело. Совсем слепой что ли?

— Это всё из-за сраного костра. Пусть потушат.

— Нельзя. Огонь должен привлечь их. Огонь и запах.

— Надо было хоть одну самим съесть. А так все задарма пропадут.

— Ты пересмотрел отношение к каннибализму?

— Я про рыбу, больной ублюдок.

— Ничего, скоро это у тебя пройдёт.

— Что пройдёт?

— Наивная вера в собственную человечность. Скольких ты убил, Ткач?

— Я уже говорил — не считаю.

— Не считаешь… Да всех и не упомнить, наверное?

— Зачем мне их помнить?

— Незачем? То есть, тебе похуй, кого ты замочил? А ведь у многих, наверняка, были семьи. Скольких детей ты оставил голодными сиротами? Скольких стариков-родителей вверг в безутешное горе? Скольких вдов наплодил? Не интересно?

— Нет.

— А знаешь почему? Да потому, что ты, Алексей — чёрствая, аморальная скотина с рудиментарными представлениями о человечности вообще и о нормах поведения в частности. Замочить человека для тебя — раз плюнуть, а съесть его — табу. Но это же лицемерие. Вот скажи, ты, когда бабу трахаешь, извиняешься в процессе за то, что ненароком узрел её наготу? Ах, простите, вы неодеты. Чпок-чпок-чпок. Приношу свои извинения, мне не стоило входить без стука. Чпок-чпок-чпок. Боже мой, как неловко.

— Сравнил хуй с пальцем.

— А чего не так? Может, ты считаешь, что отужинав хорошо прожаренным куском человека, нанесёшь ему больше вреда, чем уже нанёс, убив?

— Да не ему, дурья твоя башка. Не ему я вред нанесу, а себе.

— У тебя что, несварение от человечины?

— Иди ты… С тобой, бля, невозможно разгова…!

— Тс-с-с! — поднял я руку, давая своему слепому балаболу-напарнику знак умолкнуть.

Вдалеке за деревьями мелькнула едва заметная тень.

— Они? — подобрался Ткач.

— Не знаю. Помолчи.

Я обратился в слух. За треском костра, шуршанием одежды наших "подсадных уток" и урчанием собственного желудка слышался слабый, но вполне различимый скрип снега под тяжёлыми шагами, метрах в пятидесяти. Чёртов костёр и впрямь слепил, ярко освещая всё рядом и делая почти непроницаемой тьму чуть поодаль.

— Туши, — прошипел я, свесившись с засидки, и бросил вниз шишку. Та, попав Урнэ точно по макушке, заставила обратить на меня внимание. — Туши костёр, говорю!

Урнэ что-то пролепетала своим товаркам, и они все вместе принялись лихорадочно заваливать огонь снегом.

Надеясь, что светомаскировка была применена не слишком рано, и таинственные недоброжелатели успели заметить наш милый пикничок, я поднял ВСС.

— Что там? — не унимался любознательный Ткач. — Куда стрелять?

— Не мешай, — убрал я прицел от глаза.

Сбитое с толку огнём зрение постепенно возвращалось к норме. В неясной тёмной массе поверх яркого пятна заснеженной поляны стали проявляться очертания отдельных деревьев, кустов…

— Чё-ё-ёрт, — невольно протянул я вслух.

— Что?! — всполошился Ткач, будто его позвали по имени.

— Там, — указал я в сторону скрывающегося за кустами нечто. — Видишь его?