в настоящее время борода у меня выглядит устрашающе. Я ее сфотографировал и тебе пришлю. Она еще не проявлена — ни фотография, ни борода. За вычетом бороды писать почти не о чем. В письмах, которые мы пишем домой, она занимает центральное место. Боимся, как бы цензоры не заподозрили, что это шифровка. Как бы то ни было, благодаря ей у меня есть теперь хобби. В долгом путешествии хобби, увы, столь же необходимо, как канарейка или комнатное растение, за которыми присматриваешь изо дня в день.
С каждым днем азартные игры занимают в нашей жизни все больше места. По вечерам здесь играют «в железку», ставки не ниже 50 фунтов. Вчера Рэндольф[110]
проиграл больше 400 фунтов. Я за этим столом не играю, предпочитаю покер «по маленькой» и, представь, нахожусь в выигрыше — правда, весьма скромном.Читаю лекции об Абиссинии, которая мне осточертела. Большую же часть дня сплю.
Дэвид Стерлинг редко появляется до ужина.
Все запасы спиртного выпиты, и по вечерам жизнь веду трезвую. В следующем порту надеемся пополнить запасы.
Если наше благосостояние почему-то вызывает у тебя тревогу, не колеблясь, обращайся к Памелле Черчилль[111]
— о нас ей известно абсолютно все.Прочел «Фанни при свете газа»[112]
— понравилось. И еще одну книгу про Анджелу Бальфур[113], называется «Манон Леско».Нэнси Митфорд[114]
31 мая 1942[115]
Ардроссан, ЭйрширДорогая Нэнси,
получилась чудесная посылка. Есть только одна книга, которую читаю с гордостью; вкладываю и ее тоже. Не пришлете ли в ответ что-нибудь поучительное?
После долгих зимних месяцев аскезы в составе морских пехотинцев, чему предшествовали еще несколько месяцев бесконечных проволочек, которые можно было бы назвать «боевыми бездействиями», — мы с Бобом Лейкоком[116]
вернулись из Шотландии.На завтрак каждый день ем омлет и грейпфрут, поскольку в здешних местах в нормирование съестного не верят. До войны мне (как, подозреваю, и Вам) никогда не приходило в голову питаться грейпфрутами. Но даже при наличии грейпфрутов и прочих яств война нравится мне теперь куда меньше, чем раньше. Впрочем, через пару лет, когда перебьют наших солдат, и мы с Вами и Коннолли[117]
сможем отстаивать нашу культуру без всякого вмешательства со стороны, война станет лучше. <…>Думаю, этими книгами будут зачитываться мои внуки (если, конечно, они научатся читать, в чем у меня есть сомнения). Я скажу им, что эти книги были собраны в разгар величайшей войны великим прозаиком и выдающимся критиком. Вам не кажется, что было бы забавно посмотреть на книги, отобранные Саути и посланные капитану британского флота во времена наполеоновских войн? <…>
Леди Дороти Лайгон
23 марта 1944 года
Дорогая Попка,
ужасно рад был Вашему письму. Хочется надеяться, что и Вы получите мое. Постараюсь не выводить из себя цензора, но мои сегодняшние взгляды настолько отличаются от тех, к которым склоняет меня Брендан Брэкен[118]
, что я могу очутиться в тюрьме в любую минуту. Будет обидно, если из-за меня упекут за решетку и Вас.В настоящее время я в Чагфорде, перевожу дух от военных обязанностей и, как следствие, тружусь так, как не трудился последние пять лет. Пишу замечательную и очень печальную книгу[119]
об очень богатых, прекрасных, родовитых людях, которые живут во дворцах и если и страдают, то исключительно из-за самих себя. Их соблазняют два ненасытных демона, секс и спиртное, а ведь в наше время найдутся демоны и похуже.От второго демона я и сам в последнее время натерпелся. В Лондоне я, как говорится, не просыхал. И начал терять память, а ведь для человека, живущего прошлым, потеря памяти равносильна потере жизни. Я даже немного встревожился, но потом понял, что мне нужна была работа по сердцу. Я здесь уже полтора месяца, мозги прояснились, и сейчас мне пишется лучше, чем когда-либо в прошлом. Иногда меня навещает малютка Лора. Жизнь она ведет поистине героическую: через несколько недель должна родить очередного ребенка.
С тех пор как мы с Вами виделись, моя армейская жизнь как-то потускнела. Я свел генерала с ума[120]
в буквальном, а не переносном смысле слова, и нас обоих изгнали из штаба. Потом я стал парашютистом. Для любящего уединение нет большего удовольствия, чем парить в одиночестве в воздухе, но удовольствие это, увы, скоротечно, да и земля не слишком мягкая, и врачи решили (мне это и без них было ясно), что я слишком стар для подобных утех. <…>