Полвека без Ивлина Во

Наш водитель был нервный и подавленный. Он беспрестанно курил «Лаки Страйк», прикуривая одну сигарету от другой. Закуривая новую сигарету, он снимал обе руки с руля, причем часто это происходило на перекрестках; он ехал очень быстро и скоро оторвался от остальных машин. Когда мы чудом избегали аварии, он свирепо смеялся. Он говорил на почти безупречном английском с американским акцентом. Рассказал, что не может ни есть, ни пить, когда куда-то выезжает; вместо этого курит; в прошлом месяце он возил господина из Германии в Багдад и обратно; после чего ему было плохо. Он не улыбался, разве что только на перекрестках или когда мы проносились по деревне и какая-нибудь мать с воплем бросалась вперед, чтобы успеть выхватить своего ребенка чуть ли не из-под колес. В такие моменты он жал на педаль газа и жадно подавался вперед на сиденье. Если ребенку удавалось благополучно избежать опасности, он в разочаровании легонько свистел сквозь зубы и возобновлял поток грустных, хотя и увлекательных историй. У этого человека не было, как он рассказал, ни веры ни в какого бога, ни дома, ни национальности. Сирота, он вырос в Нью-Йорке, где его приютил Комитет помощи Ближнему Востоку[34]; он не знал наверное, но предполагал, что его родители погибли во время армянской резни в Турции. Америка нравилась ему; там было много богатых людей, сказал он. После войны он пытался получить американское гражданство, но его вытурили из страны. У него были серьезные неприятности из-за каких-то «бумаг»; я не вполне понял каких. Его отправили колонизировать Палестину. В Палестине ему не понравилось, потому что там было так мало богатых. Евреев он ненавидел, поскольку они были бедней всех, поэтому он превратился в мусульманина. Ему можно было иметь дюжину жен, но он оставался неженатым. На женщин требуется время и деньги, а он хотел разбогатеть и жить, все время переезжая с места на место, пока не умрет. Может, если он станет очень богатым, ему позволят стать американским гражданином? Он не стал бы переселяться в Америку, но было бы приятно, когда будет путешествовать, говорить, что он американец: тогда все относились бы к нему с уважением. Он был однажды в Лондоне: хороший город, много богатых людей. И Париж тоже, много богатых. Нравится ли ему его теперешняя работа? А чем еще заниматься в этой вонючей Святой земле? Ближайшая его цель — это устроиться стюардом на корабль; не на какое-то вонючее корыто, а на такой, где полно богачей, как на «Полярной звезде».

Мы приехали в Кану Галилейскую, где маленькая девочка продавала вино в кувшинах. Кувшины были подлинные, времен чуда претворения воды в вино[35]. Если они были слишком велики для вас, в доме у нее были кувшины меньшего размера; и да, такие же подлинные. Оттуда мы направились в Тиверию, небольшую рыбацкую деревню с кубиками домов на берегу Галилейского моря[36]. Там были руины какой-то крепости и белые, увенчанные куполом общественные бани с горячей минеральной водой. Нас проводили туда. Во дворе проходило нечто вроде пикника; арабская семья, сидя на земле, ела хлеб и изюм. В банях было почти темно; нагие купальщики лежали, окутанные паром, и не обращали внимания на наше вторжение. Мы позавтракали в Назарете; в гостинице, которой управляли немцы, нам подали омлет, рубленые котлеты, свинину и неважное вино, называвшееся «Яффское золотое». Пока мы завтракали, дождь прекратился и мы отправились посетить святые места. Нам показали пещеры: место, где произошло Благовещение, и мастерскую Иосифа. Неунывающий рыжебородый монах-ирландец впустил нас туда. Он, как и мы, скептически относился к допотопным склонностям Святого семейства. Реакция моих попутчиков была очень интересной. Здравомыслящий священнослужитель раздражал их. Они ожидали увидеть фигуру очень суеверную, легковерную, вроде средневекового монаха, к которому могли бы относиться со сдержанной насмешкой. Выходило же, что это церковь смеялась над ними. Это мы проехали двадцать четыре мили и бросили свою дань в церковную кружку и это наше суеверие послужило предметом мягкой насмешки.

У выхода из церкви шла бойкая торговля пресс-папье из оливкового дерева. Мальчишки бросились к нашим ногам и принялись чистить нам обувь. Монахиня продавала кружевные салфетки. Какая-то старуха предлагала погадать. Мы пробились сквозь эту толпу назаретян и вернулись к машинам. Наш водитель курил в одиночестве. Другие шоферы — все невежественные дураки, сказал он. И он не собирается убивать время, болтая с ними, добавил он, насмешливо поглядев на сувениры, что мы накупили.

— Все это не представляет никакого интереса, ни одна из этих вещей. Но если вам действительно хотелось их купить, следовало сказать мне. Я купил бы их вам вдесятеро дешевле.

Он заорал и стукнул гаечным ключом по пальцам старика, пытавшегося продать нам мухобойку. Мы поехали дальше. Холмы цвели анемонами, асфоделями и цикламенами. Мы остановили водителя, и я вышел, чтобы нарвать букетик для Джулиет.

— Они завянут, не успеете доехать до корабля, — сказал водитель.