Читаем ПОЛВЕКА В АВИАЦИИ Записки академика полностью

Наш институт был включен в процесс переговоров как по ограничению ядерных, так, в дальнейшем, и обычных вооружений. По первым переговоры велись много лет в Женеве, и от нас в них участвовал мой заместитель доктор технических наук Александр Михайлович Жеребин. И по сей день наши специалисты являются экспертами в области контроля действий по разоружению и по программе «Чистое небо». Я же участвовал в переговорах в Вене по сокращению обычных вооружений, которые шли очень сложно. Группу переговорщиков возглавлял посол Олег Гриневский - «карьерный» дипломат, очень квалифицированный… Мне приходилось часто сталкиваться с нашими дипломатами высокого ранга, но в большинстве своем они были в прошлом партийными работниками, и я не скажу, что обладали высокой квалификацией в дипломатическом деле. Гриневский выгодно отличался от них, и чем-то напоминал дипломатов старой русской школы, о которых я знал из книг.

Переговоры в Вене шли значительно сложнее, потому что в них участвовали 16 стран НАТО с одной стороны, а с другой - страны Варшавского договора и, как ни странно, Ватикан… Ключевыми фигурами, конечно, были США и СССР, но искать приходилось решения, которые бы удовлетворили всех. И многонациональность участников переговоров очень осложняла их поиск, поскольку все время возникали какие-то нюансы. Надо сказать, что в нашем лагере уже не было единства. Двурушнически вели себя венгры, в какой-то мере - румыны. Наиболее верными нашими союзниками были немцы из ГДР и болгары. Поляки держались нейтрально. С венграми дело доходило до того, что уже через час после выработки всеми нами какого-то решения страны НАТО его знали. И сообщали им эту информацию венгры или румыны. Таких наших союзников в стане НАТО не было… Но и у них возникали небольшие конфликты - каждая страна отстаивала свои интересы.

Я был там как эксперт по авиации, вокруг которой и шли основные споры. По танкам, артиллерии, другим видам оружия довольно быстро все пришли к соглашениям, потому что мы явно превосходили НАТО по ним, но у нас было много устаревших изделий. Это старье сократили, и мы по количеству танков и пушек вышли на паритет. С авиацией же дело оказалось сложнее. Страны НАТО обладали значительными авиационными группировками, как национальными, так и суммарными, и, конечно, они стремились навязать сокращение наших ВВС. Су-27 и МиГ-29 только начали поступать в части, у нас было много старых самолетов, а страны НАТО уже провели у себя перевооружение на новые типы. В результате их парк самолетов оказался меньше, но более высококачественным. И они уже предлагали уравнять число самолетов только в количественном выражении, что нам было не выгодно. Много споров было по вертолету Ми-24: куда его отнести - к транспортным, военно-транспортным или боевым вертолетам? Я пытался доказывать, что он - военно-транспортный, но этот «фокус» не прошел, поскольку получилось, что у СССР вообще нет боевого вертолета. Поверить в это никто не мог, хотя по договорам нам выгодно было иметь его в графе «военно-транспортный», так как их разрешалось иметь больше, чем боевых.

В общем, эти переговоры оказались сложным и тонким делом, поскольку, когда считаешь ядерные заряды, то можешь обойтись простейшей арифметикой, а при рассмотрении обычных вооружений приходится учитывать их качество, эффективность, состояние и т. д. Нам даже стали навязывать «географические проблемы», оговаривая количество таких вооружений по зонам: в Северной, Центральной и Южной, с учетом стран Варшавского Договора. Когда же теперь ряд этих стран переходит в НАТО, то баланс, достигнутый в 90-х годах, явно нарушается не в пользу России…

Надо сказать, что американцы очень хорошо знали состояние наших Вооруженных Сил. Я это почувствовал, когда мы начали получать предлагаемые ими контрольные цифры: они точно совпадали с нашими расчетами, в том числе и по авиации. Видимо, их разведка работала неплохо, и они умели хорошо анализировать получаемую информацию. К примеру, они отлично знали возможности Ту-22, что вызывало бесконечные споры, куда его относить - к тактической или стратегической авиации. И прочее, и прочее… Обе стороны пытались вначале загнать друг друга в состояние обороняющихся, а потом, методом уступок, «перетягивания каната», достигалось какое-то взаимоприемлемое соглашение.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Русская печь
Русская печь

Печное искусство — особый вид народного творчества, имеющий богатые традиции и приемы. «Печь нам мать родная», — говорил русский народ испокон веков. Ведь с ее помощью не только топились деревенские избы и городские усадьбы — в печи готовили пищу, на ней лечились и спали, о ней слагали легенды и сказки.Книга расскажет о том, как устроена обычная или усовершенствованная русская печь и из каких основных частей она состоит, как самому изготовить материалы для кладки и сложить печь, как сушить ее и декорировать, заготовлять дрова и разводить огонь, готовить в ней пищу и печь хлеб, коптить рыбу и обжигать глиняные изделия.Если вы хотите своими руками сложить печь в загородном доме или на даче, подробное описание устройства и кладки подскажет, как это сделать правильно, а масса прекрасных иллюстраций поможет представить все воочию.

Владимир Арсентьевич Ситников , Геннадий Федотов , Геннадий Яковлевич Федотов

Биографии и Мемуары / Хобби и ремесла / Проза для детей / Дом и досуг / Документальное