Полвека в мире экслибриса

Вспоминаю и начинаю осознавать, удивительно интеллигентные были соседи по улице – скрипачка, архивист, священник, красивая дочь которого работала в библиотеке, фотограф, доцент пединститута, школьный учитель, семья преподавателей музыкального училища, профессор пединститута Кобяшов. Не случайно председателем уличкома была сосланная в Тамбов по Ленинградскому делу «бывшая». Но были, конечно, и простые люди, живущие не просто скромно, как все, а даже бедно. Мой одноклассник, очень хороший мальчишка, Юра Казьмин, мама которого работала санитаркой в госпитале, жил в сыром подвале соседнего дома. Возможно, не только моя улица была такая, ведь, когда бывал у тёти на улице Августа Бебеля, то играл с сыном пединститутского профессора Кравцова, жившего напротив неё. А на соседней, Флотской, улице неподалёку от художника Лёвшина жил преподаватель пединститута Сомов, к которому на летние каникулы приезжали из Москвы мальчишки, мои ровесники. С ними часто проводил время на речке.

То было время до моего поступления в художественную школу.

Время беспечных игр.

После того, как стал учиться в двух школах, всё резко изменилось, и, к сожалению, насовсем потерялась связь с теми друзьями.

Одноклассники в общеобразовательной школе уже считали меня художником, а тут, придя в художественную школу, вдруг увидев профессиональную работу преподававших художников, я понял, как мало знаю об этом интересном мире и насколько слаб по сравнению с настоящими мастерами. Да и среди учащихся там были такие талантливые ребята, как Бучнев и Семёнов, которые рисовали куда интереснее меня. Пережитое заставило учиться и более требовательно относиться к своим художественным экспериментам.

Графику в Тамбовской детской художественной школе преподавал Алексей Иванович Лёвшин, профессионал, а, главное, интересный человек, который относился к нам, мальчишкам и девчонкам, подчёркнуто как к коллегам. Он же был и директором этой школы.

Живопись и композицию преподавал Николай Александрович Отнякин. Тонкий живописец, увлекавшийся экспрессионистами. И это у него сочеталось с крестьянской скромностью и любовью к сельским видам. Мне, тогда увлекавшемуся музыкой Гленна Миллера, современными танцами, молодёжной модой (обладателей которой общество называло стилягами), было трудно понять его. И, то ли из-за этого недопонимания, то ли из-за небольшого моего дальтонизма (холодные цвета вижу сильнее, чем тёплые), но занятия по живописи у меня шли хуже, чем по графике.

Но вот в чём я был уверен в своих силах, так это в скульптуре. Её нам преподавал Юрий Алексеевич Романовский. Я чувствовал пластику, видел то, что сделаю. У меня как-то сразу сложилось хорошее понимание того, что хочет мне дать этот учитель. Удивительное дело, он, кажется, не имел художественного образования, но знал и чувствовал многое. Юрий Алексеевич, который кроме преподавания лепки ещё и готовил всякую лепнину для строящихся зданий, он, казалось, выделял меня из среды учащихся и даже приглашал к себе на стройки, где я с интересом знакомился, как делаются алебастровые отливки украшений.

Спустя годы судьба свела меня с его братом, Алексеем Алексеевичем Романовским, очень похожим на него, и не только внешне. Алексей Алексеевич был заведующим кафедрой начертательной геометрии в ТИХМе, где работал и я. Причём, хорошо разбираясь в начертательной геометрии, он не имел учёной степени даже кандидата наук, хотя принято, что на этой должности обычно работает доктор наук. Невольно напрашивается аналогия с его братом, преподававшим скульптуру, не имея высшего образования.

Благодаря Юрию Алексеевичу, я научился воспринимать скульптуры профессиональным взглядом, вплоть до того, что видел недостатки известных, уже установленных памятников. Почувствовав себя скульптором, я, спустя некоторое время, даже совершил попытку устроиться лепщиком в строительной организации. И меня согласились взять на эту работу, но в должности штукатура, что мне показалось обидным.