Полый человек

Обследования назначены на пятницу, и доктора Сингха они не увидят до понедельника. Оба чувствуют, что за гладкими, успокаивающими фразами врача кроются самые мрачные возможности. В субботу, словно обследования сами по себе были лекарством, головная боль у Гейл проходит. Ее муж предлагает куда-нибудь уехать на выходные – бросить все дела на ферме и отправиться на пляж. До Дня благодарения всего неделя, но небо синее, а погода теплая – второе бабье лето в разгар самого унылого времени года в Восточной Пенсильвании.

В Барнегат-Лайт почти безлюдно. Крачки и морские чайки с криками кружат над длинной полосой песка ниже маяка, пока Бремены расстилают одеяла и резвятся, словно молодожены, гоняясь друг за другом по берегу Атлантического океана и играя в пятнашки – используют любой предлог, чтобы дотронуться до мокрого от брызг тела, – и наконец падают на одеяла, запыхавшиеся, в пупырышках «гусиной кожи», и смотрят, как солнце заходит за дюны и за обшарпанные дома на западе.

Вместе с темнотой приходит холодный ветер, и Джереми натягивает на них менее рваное из двух одеял, сооружая теплое гнездо. Трава в дюнах и узкие заборчики окрашиваются сочным золотом и багрянцем осеннего света. В течение двух минут великолепного заката среди невероятных переливов розового и бледнеющего лавандового цвета белеет маяк. Его стекла и лампы проецируют круг солнца на пляж – пятно чистейшего золота.

Темнота наступает неожиданно, словно кто-то опустил занавес. На пляже больше никого нет, а свет горит лишь в нескольких домах на берегу. Морской ветер шелестит сухой травой в дюнах и гонит песок со звуком, похожим на вздохи младенца.

Джереми плотнее заворачивает их обоих в одеяло, сбрасывает бретельку мокрого купальника с плеча Гейл и тянет его вниз, освобождая высокую грудь от липнущей к ней ткани. Он чувствует «гусиную кожу», такую же твердую, как соски, и стягивает купальник с бедер жены, через маленькие ступни, а потом и сам снимает плавки.

Гейл раскрывает объятия и подвигается, опрокидывает его на себя. Холодный ветер и сгущающаяся тьма вдруг становятся далекими, забываются в тепле соединения тел и душ. Бремен движется медленно, очень медленно и чувствует, как его мысли и ощущения – а потом только ощущения – передаются Гейл, а поднимающийся ветер и усиливающийся прибой словно подхватывают их и несут к некой быстро удаляющейся сути вещей.

Они долго не размыкают объятий, вновь обретая друг друга в возвращающемся восприятии внешнего мира, в легких прикосновениях, а затем в телепатическом контакте, который снова структурирован языком после бессловесного урагана чувств, для которого слова были не нужны.

Вот почему я хочу жить. – Мысленная связь с Гейл слаба и уязвима.

Джереми чувствует, как в нем поднимается вихрь гнева и страха, почти такой же мощный, как вихрь страсти несколько секунд назад.

Ты будешь жить. Ты будешь жить.

Обещаешь? – Интонация у Гейл шутливая, но за показной беззаботностью ее муж видит «страх перед темнотой под кроватью».

Обещаю, – посылает он ответ. – Клянусь. – Прижимает жену к себе, пытаясь остаться в ее сознании, но чувствует, что связь медленно угасает и он ничего не может с этим поделать. Джереми обнимает ее так крепко, что у нее перехватывает дыхание. Клянусь, Гейл, – повторяет он. – Обещаю. Обещаю тебе, Гейл.

Она кладет холодные ладони ему на плечи, утыкается лицом в его соленую от морских брызг шею и вздыхает, засыпая.

Через мгновение Джереми осторожно поворачивается на правый бок, чтобы можно было обнимать любимую, не разбудив. Ветер с невидимого в темноте океана стал по-осеннему холодным, звезды на небе почти не мигают, как зимой, и Бремен плотнее заворачивается в одеяло и еще крепче прижимает к себе Гейл, согревая их обоих теплом своего тела и силой своей воли.

Я обещаю, – повторяет он. – Обещаю тебе.

Мы полые люди

Бремен проснулся поздно утром, когда солнце уже высоко поднялось. Кожа его была очень горячей. Гравий обжигал ладони и предплечья. Губы обветрились и напоминали шероховатый пергамент. Кровь запеклась на бедре и стекла на камни, свернувшись в коричневую липкую пасту, так что рваные джинсы пришлось отдирать от крыши. Но по крайней мере раны перестали кровоточить.

Хромая, Джереми преодолел двадцать футов до дыры в крыше, хотя ему дважды пришлось присесть и подождать, пока пройдут головокружение и тошнота. Солнце палило нещадно.

Шланг по-прежнему был опущен в темную дыру, в которой клубился холодный воздух, но вода из наконечника уже не капала. Свет в «холодильнике» был выключен. Бремен поднял шланг и посмотрел на резервуар объемом полторы тысячи галлонов, размышляя, действительно ли тот пуст. Потом пожал плечами и потащил шланг к южному краю крыши, собираясь использовать его как веревку для спуска.