Полый человек

Джереми видел меняющееся направление мыслей лейтенанта, таких же упорядоченных и четких, как сходная с лазерным лучом концентрация профессиональных игроков в покер, с которыми он играл меньше двух дней назад. После смерти жены парень поджигает свой дом и исчезает, – думал Берчилл. – Потом случайно оказывается во Флориде, где приканчивают Чико Тартугяна. А потом так же случайно оказывается в Лас-Вегасе, когда убийца Чико и другие парни Леони подсчитывают денежки. Ну, конечно. Связь еще не ясна, но все элементы на месте – деньги за страховку, деньги от продажи наркотиков, шантажа… и так называемый лох говорит, что схватил пушку Берта Каппи и начал стрелять. Тут какое-то странное дерьмо, но я скоро с этим разберусь.

– Меня в чем-то обвиняют? – повторил Бремен. Ему казалось, что он куда-то уплывает, соскальзывает в туман болезненного нейрошума, наполнявшего больницу: оцепенение, ужас, вызов, депрессия и – от многих посетителей – окрашенное виной облегчение, что это не они лежат в кровати с пластиковыми браслетами на руке.

– Пока нет, – сказал Берчилл, вставая и кивком головы указывая сержанту на дверь. – Если все, что вы нам рассказали, правда, мистер Бремен, то нам нужно продолжить разговор… возможно, в присутствии агента ФБР. Пока же мы поставим охрану у вашей палаты, чтобы люди Леони до вас не добрались.

В сознании Берчилла всплыл образ полицейского в форме, который дежурил в коридоре последние восемнадцать часов. Этот мистер Бремен никуда не денется – будь он свидетелем, обвиняемым в убийстве или и тем и другим.

Следователи из отдела убийств ушли, и в палате появились врач с медсестрой, но Джереми так устал, что уже не мог сосредоточиться на медицинской скороговорке доктора. Подтвердилось то, ему что сказали глаза Берчилла – хотя сложный перелом левой руки оказался серьезнее, чем думал лейтенант, – а все остальное было деталями.

Бремен позволил себе соскользнуть в пустоту.

Глаза

Когда Джереми лежит в больнице Сент-Луиса, остается несколько часов до того, как навсегда исчезнет мой тщательно сконструированный мир. Но я этого не знаю.

Я не знаю, что Бремен лежит в больнице. Я не знаю о Гейл и о том, что она вообще существовала. Я не знаю о рае общего восприятия или об идеальном аде, который принесла эта способность Джереми.

В этот момент мне знакома лишь непрерывная боль существования и трудность избавления от нее. В этот момент мне знакомо лишь отчаяние от разлуки с единственным, что дарило мне утешение в прошлом.

В этот момент я умираю… И в то же время лишь несколько часов отделяют меня от рождения.

Незрячи, пока

Бремену снился лед и тела, конвульсивно извивающиеся во льду.

Ему снился огромный зверь, пожирающий плоть, и жуткие крики, приходящие из душной ночи. Ему снились тысячи и тысячи голосов, взывавших к нему из боли, ужаса и человеческого отчаяния, а когда он проснулся, голоса остались: нейрошум современной больницы, заполненной страдающими душами.

Весь тот день Джереми лежал в постели, качаясь на волнах боли от своих травм, и думал о том, что делать дальше. Но ничего не придумал.

Детектив Берчилл вернулся ранним вечером с обе-щанным специальным агентом ФБР, но Бремен притворился спящим, и они уступили требованиям дежурной медсестры и через полчаса уши. Потом Джереми заснул по-настоящему, и снились ему лед и извивающиеся тела во льду, а также крики из пропитанной болью тьмы, которая его окружала.

Вечером он снова проснулся и сквозь фоновый шум и бормотание сфокусировал свой телепатический луч на полицейском, которому поручили его охранять. Патрульному Дуэйну Б. Эверетту было сорок восемь лет, ему оставалось семь месяцев до пенсии, и он страдал от геморроя, плоскостопия, бессонницы и от того, что врачи называют синдромом раздраженного кишечника. Все это не мешало патрульному Эверетту пить столько кофе, сколько ему хотелось, хотя из-за этого приходилось совершать долгое путешествие в туалет в дальнем конце коридора. Он не возражал ни против того, чтобы дежурить здесь по очереди с двумя другими полицейскими по восемь часов, ни против ночной смены. Ночью тут было тихо, и он мог читать роман Роберта Б. Паркера и шутить с медсестрами, а в холле всегда был свежий кофе, который ему разрешили пить.