Полымя

Он сделал иначе – из романтических, идеалистических, да хоть бы и психопатических побуждений. Загрузил мешки в багажник «мазды» – два не поместились, их запихал в салон – и отправился за МКАД на полигон бытовых и строительных отходов, по которому днем и ночью в свете прожекторов елозили огромные желтые бульдозеры.

-–

На этом полигоне он впервые оказался на излете своей журналистской карьеры. Ведущая городская газета, откликаясь на поручение сверху, желала восславить усилия столичных властей по утилизации мусора. Облечь все в слова было поручено специальному корреспонденту Дубинину. И он поехал, и восславил со всем усердием. Но этим не ограничился. В популярном и очень «зубастом» либеральном журнале тиснул очерк о человеческом отребье, прибившемся к полигону.

Встретили его в журнале с объятиями, но материал к публикации приняли не сразу. После резановского фильма про обетованные небеса и паровоз, который доставит туда всех нищих телом, но не духом, всех обиженных, оскорбленных, обездоленных, довольно долго отношение интеллигентских масс к бомжующим было не по виду их и не по сути. Впрочем, такие были годы, когда на улице оказывались люди, того вовсе не заслуживающие – не пьяницы, не гуляки, не тронутые умом, а просто не вписавшиеся в новые экономические условия: потерявшие работу, обманутые строителями «пирамид», безоглядно поверившие посулам новых властей и получившие дефолтом под дых. Этих людей и впрямь впору было пожалеть, но сильные выкарабкивались, не требуя сочувствия, а слабые быстро превращались в то, что его недостойно. Во всяком случае, Олег пересилить себя не мог, у него жалости не было.

В стойбище бомжей – они ютились в хижинах из ДСП, под навесами из билбордов, ставших ненужными после последних выборов, в землянках – он увидел опустившихся, опухших существ, которые когда-то были мужчинами и женщинами. Задарма – ни в какую, но за поллитру любой здесь готов был поведать историю своего падения, в чем, конечно же, не было его или ее вины, но лишь стечения обстоятельств, естественно, «непреодолимой силы», как не без налета сарказма отметил Олег в своем тексте. В числе прочего в ходу была неразделенная любовь – бомжихам это представлялось веской причиной, они даже слезу пускали, говоря о бросившем их женихе или ушедшем к какой-то шалаве муже. Их нынешние партнеры, мрачнея синюшными мордами, во всем винили предавших их жен и отрекшихся детей.

Олег поговорил со многими. Не скупясь, потратился на выпивку. И что услышал, увидел, то и написал. При этом к печальным выводам не подталкивал, морализаторством не занимался, милость к падшим не призывал. Именно это охладило первоначальный пыл редактора журнала.

«Так кто же виноват в их бедственном положении?» – спросил он строго.

Олег пожал плечами.

«Кризис, спровоцированный властью! – отчеканил редактор голосом, знакомым миллионам радиослушателей: на одной из FM-радиостанций у него была именная программа, целый час по четвергам. – Это результат ее преступной бездеятельности, наплевательства на простых граждан».

Олег слышал подобные обличительные речи тысячи раз, только с противоположным адресом. На планерках в газете, рупоре городского начальства, с той же непримиримостью клеймили краснобаев, казалось бы, полностью себя дискредитировавших в 90-е, почти захлебнувшихся в вылитых на них помоях, но выживших, отдышавшихся и теперь смеющих что-то вякать. Да как их только Кремль терпит, грантоедов!

«Нужен выпад – резкий, разящий, убийственный. Сделаешь?»

Олег покачал головой.

«Тогда извини, но в таком виде этот материал в нашем журнале опубликован не будет».

«Не вопрос. Нет, так нет».

Редактор снял очки, выхватил из рукава пиджака платок и стал протирать стекла:

«Олег, мне известно, где ты работаешь. Представляю, как тебе непросто среди чинодралов и подхалимов, и тем не менее ты остаешься лояльным режиму. Соглашусь, у каждого из нас свои резоны, свой предел прочности, но нельзя прогибаться до бесконечности! И все же я не сужу и не осуждаю, и уговаривать тебя, прельщать двойным гонораром не собираюсь, я лишь спрошу еще раз: внесешь правку?»

«Нет».

«Почему?»

«Лень».

«Ну, знаешь…»

«Я знаю, что этот материал – такой, какой есть, – возьмут другие, на вашем журнале свет клином не сошелся. Возьмут, и ты это тоже знаешь».

«Да, – вынужден был согласиться редактор. – С принципами сейчас не очень, а ты «золотое перо», умеешь подать товар лицом. За то и ценим».

«Мерси за комплимент. Так я пошел?»

«Куда?! Ишь, намылился. Сиди!»

«Сижу», – Олег был сама покладистость.

«Вот и сиди. Ладно, очерк твой мы берем.

«Но чтобы без отсебятины: не вычеркивать, не дописывать».

«Обижаете, товарищ спецкор, мы в мухлеже не замечены».

«Это я на всякий случай. Любое правило когда-нибудь нарушается. Так вот чтобы не на мне споткнуться».

«Тоже мне… кочка. Ты лучше скажи, как подписывать будешь? Своим именем?»

«Я похож на самоубийцу? Или мне моя работа не дорога? Псевдонимом».

«Трусишь! – уличил и даже обрадовался собеседник. – А как же принципы?»