Полымя

«Не трожь!» – повторил главный по стойбищу, поднял пальто и бросил его в костер. В этом коротком полете пальто развернулось, и полы его стали крыльями.

Они еще постояли, глядя, как скукоживаются, обугливаются, обращаясь в прах когда-то купленные, когда-то носившиеся вещи, в каждой из которых была частица судьбы человека.

«Memento mori», – изрек вожак.

Олег, совсем не удивившись познаниям повелителя помоечных жителей, посмотрел на него, соглашаясь, что о смерти нужно помнить, но вспоминать лучше пореже, иначе жизнь станет невыносимой, а ее завершение желанным избавлением от безрадостных мыслей.

Он сходил к машине и вернулся с пакетом, в котором обещающе звякало, а острые углы упаковок с колбасой и сыром норовили проткнуть целлофан.

«Вот, – он протянул пакет. – Спасибо. Удружил».

Бомж пакет взял, внутрь не заглянул, сказал:

«Надеюсь, не увидимся больше».

«И я надеюсь».

-–

Когда уезжал, Олег сразу же попал в пробку: на перекрестке царапнулись два автомобиля, водители кинулись выяснять отношения, и дорога встала. Он посидел, подождал, потом выбрался наружу. Глянул поверх крыш замерших машин. На перекрестке спор грозил перерасти в драку.

Он закурил, глядя на мусорную гору, очертаниями похожую на знаменитую скалу Улуру в австралийской пустыне. И одновременно на гигантский батон, зачерствевший и подернувшийся плесенью. Когда-нибудь, и, может быть, уже скоро, полигон закроют. Затем будут долго ломать голову, что с ним делать. В конце концов придумают: рекультивируют, присыплют неотравленной землей, расставят подъемники, протянут канаты, и появится в ближайшем Подмосковье новая горнолыжная трасса. И тут уже не будет места ни бомжам, ни их стойбищу. Они растворятся. Пройдет несколько лет, и единственным подтверждением того, что они существовали под мудрым водительством брылястого вождя, будет статья в либеральном журнале, подписанная псевдонимом – автором, которого нет. Memento mori.

Впереди загудели зло и требовательно. Машины задергались. Видимо, царапнувшиеся все же разобрались.

Олег вернулся за руль. На двери фургона, стоявшего перед ним, были намалеваны фрукты – настолько аляповато, что помещенный в центр композиции ананас смахивал на ручную противопехотную гранату «Ф-1», только на «лимонку» зачем-то сверху шлепнули пучок похожих на птичьи клювы листьев.

Такие ананасы, образцово-показательные, толстенькие и будто лаком покрытые, декора ради во множестве красовались на столах ресторанной зоны отеля в Таиланде. Туда они ездили с Ольгой и Лерой, семьей. Там, в шезлонге под пальмой, прихлебывая джин с тоником и часто поднося к уху диктофон, он и написал очерк о подмосковной свалке и ее обитателях.

Вокруг было тропическое благолепие с потугой на роскошь, и миниатюрные тайки, слетевшиеся на побережье в поисках работы, готовы были всячески служить клиенту: «Пива? Да, мистер… Что-нибудь еще? Массаж?» Должно быть, поэтому, на контрасте, сцены жизни мусорного стойбища получались яркими, сочными, объемными. Настолько, что при желании, обладая избирательным и пристальным взглядом, в этом частном можно было увидеть общее: параллели, тенденции. Эх, Расея! Неизбывна и горька твоя участь. И как ясно видится это издалека! Совсем по-есенински: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье». И виделось… Самые проникновенные слова о Родине писатель Тургенев сочинил, проживая во Франции и не помышляя о том, чтобы вернуться в зачуханную сторонку. Вот только уж больно продолжительно и увлеченно клеймил тебя Иван Сергеевич, нимало не заботясь о том, кто что скажет, мнения прелестной Полины Виардо было ему с избытком.

Олег строчил в блокноте с пагодой на обложке и жалел, что не прихватил на отдых ноутбук. Писалось легко, и хорошо получалось. Правда, порой ему казалось, что есть в этом несоответствии – как он здесь all inclusive и как они там, в грязи и вони полигона, – изрядное паскудство. Но ощущение это как появлялось невесомой тенью, так и улетучивалось. Достаточно было той тени, что дарили пальмы, а эта мешала, покушаясь на безмятежность отдыха.

Безмятежного? Не совсем. Слишком многолюдно, суетно, шумно, слишком много русской речи, которая отпускника за границей чаще напрягает, чем радует.

И разговоры! Что было съедено на завтрак, идти ли на обед и что готовят на ужин: «Там указано, что будут морские гады, кальмары всякие, креветки, устрицы». – «Фу, какая мерзость». – «Но попробовать надо». – «Все это чужеземное, не наше, все только во вред, у нас метаболизм другой». – «Чего? Ну да, ну да». – «Вся эта еда для нас неполноценна, противопоказана». – «Но есть что-то надо». – «Мне одна женщина рассказывала, что в соседнем отеле люди потравились». – «Да что вы?» – «А чему тут удивляться? Еще неизвестно, что они в землю кидают, растет-то как на дрожжах. А руки… Вот как вы думаете, ихние повара руки моют?» – «Ужас какой».