Полымя

Обессилевшая в полете, она вонзилась в тело чуть ниже плеча, пробила мышцу с вычурным латинским названием и направилась к сердцу. Словно в раздумье, она замедлила ход у ритмично пульсирующей стенки, затем прорвала вздрагивающую ткань и вползла внутрь. И умерла. Движение было смыслом ее существования.

Потом были похороны. Без речей, слез, прощального залпа. Из карманов убитого вытащили документы, сигареты, спички. Больше ничего стоящего не было, только какие-то фотографии, их оставили.

Тело завернули в плащ-палатку. Воронка оказалась маловата, у трупа подогнули колени. И засыпали куль землей пополам с пылью. В изголовье холмика положили булыжник.

Собравшиеся у могилы поделили оставшиеся после убитого сигареты. И пошли.

Задержался один, тот, кто пристраивал на спине второй автомат. Его подсумки оттягивали чужие рожки. Патроны они тоже поделили».

Через полчаса дверь открылась.

«Дубинин!»

«Я».

«Головка от противогаза! Что делаешь?»

«Да так…»

«Кончай бездельничать!»

Начальник строевой части говорил резко, смотрел сурово. Иное обхождение Олегу еще предстояло заслужить.

* * *

Да где же он?

Олег перебирал пачку. Ведь был же. Куда делся?

Вот он. Бумага стала ломкой. И буквы враскоряку – «Е» и «О», раздолбали они «Ятрань» с Борькой.

Он взял листок, прочитал, перечитал. Потом прочитал вслух:

– …у трупа подогнули колени.

И приговорил:

– Плохо, очень плохо. Но ведь начало начал, а, Шуруп? Простительно?

Пес приоткрыл глаза, но хозяин не смотрел на него, значит, игры не будет.

Олег хлебнул кашинского бальзама. Ни крепости, ни вкуса…

Так, и куда его, этот опус? В огонь? Но ведь действительно начало, низкий старт. Ладно, оставим, пускай, в памяти должны быть и розы, и занозы. О, как сказал, в былые годы записал бы, сунул при случае в рекламный текст о биологически активной добавке для склеротиков.

Оставляем. Тогда – налево, поверх рассказа про осевший угол.

Что там на очереди?

«Воздуха чистого глотнуть захотелось? И чтобы листья под ногами шуршали? Что потянуло его в лес? Хотя, вообще-то, понятно. Уработался. Хуже нет, когда любимая работа становится в тягость, когда в доме все раздражает, когда самое невинное замечание может вызвать вспышку гнева – и кричишь слюнявым ртом, и трясутся руки.

Пора в отпуск! И сослуживцы о том же. Они и о себе пекутся – несладко им рядом.

Он бы и рад, но дела задержали на неделю, за ней – еще одна, потом – месяц, еще один. Вот и вышло – октябрь.

Три дня он отсыпался, бродил по квартире, пялился в телевизор, снова засыпал.

На четвертый день выбрался из прокуренной квартиры на воздух.

В лес! Где желтым убраны березы, где мокрые стволы осин, где уже нет грибов и нет людей.

В лесу хорошо. В лесу благодать. Там царит покой и спадают обручи с бочарных клепок, стянувших душу. Все оставшееся позади кажется мелким, никчемным. И уже удивляешься, что мог подставить себя пустым заботам, оставив незащищенными нервы и память.

В лесу очищаешься, точно кто-то срезает все лишнее, как бесполезно раскинувшиеся листья с набравшего вес кочана капусты.

Странное сравнение. Не быть ему поэтом. Капуста… Он и в годы перманентной юношеской влюбленности не помышлял о лире. Сейчас тем более далек. У него свой источник вдохновения. Работа! С криками и сосредоточенной тишиной, и торжеством, когда задача поддается, и решимостью ей противостоять, если она не сдается на милость победителя. Вот его жизнь, его будни. Но это они привели его в лес…

Он загребал ногами листья. Насвистывал. Поднял палку, ударил по пню. Палка выдержала, а пень развалился надвое. Труха.

Он пошел дальше…

…и споткнулся.

Он упал, больно ударившись коленом.

Самая обычная поляна, самый обычный люк. Крышка с полустершимися буквами и цифрами. Кольца-желобки. Ржавчина. Таких люков в любом городе полно. Но не в лесу.

Он разгреб листву. Люк плотно лежал в металлическом кольце, вмурованном в бетонную плиту, скрытую дерном. Растирая ушибленное колено, он захромал к опушке. За метр до нее ковырнул палкой землю. Бетон. На метр вперед – ничего. Назад и на метр влево – бетон.

Под ним что-то находилось. Что-то запретное?

Он дотащился до центра поляны и тяжело опустился на люк. Поднять?

Он не боялся наказания за любопытство. Он боялся самого любопытства!

Да и как поднять? Даже зацепить нечем.

Порыв ветра качнул деревья. Целый мир вокруг него жил по своим законам, действующим неукоснительно и строго. Законы же поддаются осмыслению. Не сразу, не вдруг, но поддаются.

Бесконечно воспроизводящая себя жизнь. И все это так легко перечеркнуть.

Он попытался подняться и не смог. Заскрипел зубами от внезапной боли и задрал голову. Над ним стыли облака. Всем знакомой формы. Как грибы».