Полынь чужбины

«О наших собраниях: необходима более конкретная постановка вопросов. Например: падение большевистской власти — в какой форме? Вопрос о возможности переговоров с теми или иными группами коммунистов-оппозиционеров... Всем ясно: нужна общая акция. Прежде всего для тех элементов, которые действуют на территории СССР. С грузинами и армянами надо договориться. В Париже один наш товарищ виделся с грузинами, и они высказывали мысли, очень близкие нашей. Остается группа племен тюрко-татарских...»

В. Чернов: «О всех практических шагах надо сохранить конспирацию».

В конце принимается следующее решение:

«1. Образовать организационную комиссию из представителей от русских, украинских и белорусских социалистов — по одному.

2. Образовать политическую комиссию по тому же принципу».

Оргкомиссия собрала «социалистов» еще раз — в погребке «Алаверды», привлекавшем гостей титулованными официантами.

Политкомиссия не смогла и этого. Круги времени сошлись над партиями эсеров...

5

Страны, партии и люди разделялись по отношению к Советскому Союзу. Классовая ненависть довела хозяев чехословацкой газеты «Народни листы» до того, что они запретили в своих газетах само название СССР, а вместо этого приказали писать: «безымянное государство».

В такой обстановке возникали самые невероятные провокации, подвохи, авантюры, совершенно в духе гашевского Швейка. Читатели этой славной книги, конечно же, помнят бдительного служаку — путимского жандармского вахмистра Фландерку, известного всей округе искусными перекрестными допросами. В Швейке с помощью своего метода вахмистр разоблачил... русского шпиона. Именно таким Фландеркой оказался Эмил Томашек из Прашнего уезда.

Эмил благодаря своей русской жене Марии перезнакомился со многими эмигрантами. Среди его знакомых были казачий подполковник Федор Семиглазов, подозревавший в большевизме всех, кроме себя, генерал Сидорин, постоянно носившийся со своим проектом создания «Республиканского демократического объединения», которое одно только и могло спасти Россию и извести большевиков.

Как-то засидевшись с Семиглазовым за дюжиной «пра-здроя», сдобренного ромом, Томашек начал вспоминать службу в России.

— Знаешь, что я оттуда привез?

— Машку>— икнул Семиглазов.

— И Машку тоже. А еще шифр большевиков. Вот посмотри.

Семиглазов взял истертый листок: «Шифр главнокомандования Приморской области большевиков от 20.8.1920 года».

Официант опять менял порожние кружки на полные, и Семиглазов сложил листок.

— Это надо еще проверить. Я принесу на днях шифрованное сообщение советской миссии.

— А шифр пусть у меня пока побудет,— протянул руку за бумажкой Томашек.

Дальше события, зафиксированные протокольным языком жандармерии, развивались так:

«Шифр, который использовался в 1920 году для местной связи, не имеет для разведывательного отдела генерального штаба никакого значения, потому что исключено, чтобы он использовался для зарубежной связи.

Шифр составлен самым примитивным образом, он легко разгадывается. Совершенно ясно, что составлен шифр не специалистом, потому что в двух случаях одна и та же цифра указывается для двух разных букв.

Телеграммы русского происхождения, как правило, зашифрованы шифром значительно более сложным. Несмотря на это, была предпринята попытка дешифровать с помощью этого ключа несколько депеш. Успехом она не увенчалась».

Ротмистр Дуброва неделю в упор не замечал своего подчиненного Томашека, юлившего, как побитая собака. Томашек, в свою очередь, избегал Семиглазова и Сидорина.

Но прошло время, и они опять встретились — потому что были нужны друг другу.

— Мы боролись, но все же побеждены,—рассуждал Семиглазов.— Откровенно говоря, я мало верю, что увижу еще когда-нибудь свой родной край, но если я его увижу как победитель— горе побежденным! Моя душа опустошена, мое сердце ожесточилось и огрубело. Меня уже не трогают людские страдания, ибо я видел море горя вокруг себя. Я отучился плакать, ибо не хватило бы слез, чтобы выплакать всю свою боль. Не говорите же мне о любви, ибо я возненавижу и вас наравне с моими лютыми врагами. Говорите мне о святом долге отмщения, и тогда вы — мой друг, мой брат... Чувство мести— мое священное право.

Этот «казак-разбойник» ничем не отличался от князя Голицына, который обращался к мужикам своего имения в Калужской губернии: «Грабьте, подлецы, все мое добро грабьте! Только липовой аллеи не трогайте, которая моими предками посажена. На этих липах я вас, мерзавцев, вешать буду, когда вскоре в Россию вернусь...»