Полынь и порох

«С первыми весенними днями зашумел и заволновался Дон. 18 марта 1918 года на северо-западе области в станице Суворовской зажглась искра восстания. В ночь на 19 марта все казаки, способные носить оружие, даже глубокие старцы, под начальством полковника Растягаева, вооруженные вилами и топорами, двинулись освобождать окружную станицу Нижне-Чирскую. Они овладели станцией Чир на линии железной дороги Лихая – Царицын, захватили „совдеп”, разогнали „ревком” и разоружили красногвардейский гарнизон. И неожиданно по всем станицам 2-го Донского округа вспыхнули восстания. Казаки избрали окружным атаманом полковника Мамонтова (впоследствии известного генерала). Чрезвычайно характерно то обстоятельство, что когда гонец от Суворовской станицы отыскал генерала Попова и стал просить его прибыть в восставшую станицу, то оказалось, что Походный атаман настолько потерял веру в успех борьбы с большевиками, что даже 1 апреля отдал приказ о распылении своего отряда, и часть партизан уже успела разъехаться. Только настойчивые просьбы делегатов восставших станиц побудили его отменить этот приказ».

Из дневников очевидца

В центр Ростова удалось пробраться без особых приключений. Алешку и Вениамина только раз тормознул патруль на улочках Нахичевани – рабочего предместья на северо-восточной окраине. Дружинники не слишком пристально изучали документы, видимо, внешний вид двух пареньков их не насторожил.

Не мудрствуя лукаво, друзья решили поискать какую-нибудь инженерную часть, для чего направились прямиком к штабу Сиверса, чтобы немного понаблюдать и далее действовать по обстановке.

Сорокин снабдил ребят парой явочных адресочков и фамилией человека в интендантской службе штаба Ростовского фронта.

«Человек надежный, – говорил ротмистр, – но вестей от него давно не было. Прежде чем расспрашивать о нем, надо удостовериться, что он жив. А то сцапают вас – пикнуть не успеете».

Фамилия добровольческого агента была Степашечкин. Уменьшительно-ласкательное звучание вызвало у Алешки ироничную ухмылку. Весело посмотрев на Барашкова, он скаламбурил:

– Если у Корнилова, не дай Бог, вдруг поймают шпиона, то я не удивлюсь, коли его фамилия будет, например, Зайчишкин.

Однако Барашков был серьезен:

– Трус вряд ли на такое решится. Не в фамилии дело.

Улицу около большевистского штаба запрудили рабочие – формировалось ополчение. В толпе пролетариев, глазеющих на пригнанные из-под Таганрога броневики, мелькали полевые фуражки, ленточки бескозырок. Раздавались выкрики: «Кто на Южное направление? Получай винтовки!» Или: «Эй, с Кирпичного кто?»

Едкий дым самокруток, запах сапожной мази и еще Бог знает чего драл носоглотку.

Такая кутерьма была на руку. Хоть Алешка и Вениамин быстро затерялись среди ополченцев, страх держал в напряжении. Расслабиться было невозможно. Казалось, встречаясь с ним взглядом, враги легко могут прочитать его мысли и закричать: «Хватай кадетов! Вот они! Смерть им!»

Алексей понимал: для того чтобы сыграть хорошо, нужно вжиться в роль, и что его страх – самая большая помеха, но сердце все равно трепыхалось, когда кто-то из пролетариев смотрел на них.

У одного из бронированных автомобилей стоял шофер в коже и что-то с гордостью объяснял интересующимся. Какой-то парень в распахнутом овчинном полушубке недоверчиво тыкал закопченным пальцем то в лобовую броню, то, нагибаясь, показывал на рессору. Сомнения по поводу «выдержит-не выдержит» явно разделяли его товарищи – рабочие-металлисты.

Броневик «Остин-Ижорец» был наполовину «англичанин», и уже поэтому его тактико-технические качества вызывали сомнения. К тому же машина была трофейная. Из-под свежей краски проглядывал череп с костями.

«Отбит революционными матросами у Кутепова», – пояснил Барашкову шофер, которому уже порядком поднадоели мнительные мастеровые.

Барашков поинтересовался:

– А у поворотного механизма какой принцип? А вода в кожух охлаждения откуда подается? Ух ты!