Полынь на снегу (Повести, рассказы)

Едва закрывается за матерью дверь, Сергей вскакивает, наскоро одевается и спешит к окну, чтоб успеть, как всегда, помахать ей, еще раз увидеть ее сгорбившуюся фигурку. Отсюда, с высоты шестого этажа, мама кажется особенно маленькой, уставшей и совершенно больной. Сергей провожает ее взглядом до угла, а когда она исчезает за красной кирпичной стеной, что-то словно обрывается у него в груди.

* * *

В одну из весенних ночей Сергей проснулся от еле уловимого стона. Несколько мгновений прислушивался, еще не понимая, что происходит. Потом спросил:

— Мама?

Мать не ответила, но в комнате стало совершенно тихо.

«Показалось», — подумал Сергей и попытался снова заснуть. Через некоторое время стон повторился. Теперь ошибки быть уже не могло. Вскочил с кровати, зажег свет, подбежал к матери.

— Мама, что с тобой?

Лицо матери было бледным, на щеках горели нездоровые красные пятна. Глаза смотрели тускло, в них затаилась невыносимая мука.

— Мама! Мамочка!..

Сергей схватил пузырек, стоявший на тумбочке, принялся отсчитывать капли.

Всю комнату заполнил терпкий, удушливый запах лекарства. Сергей растворил окно, в комнату ворвался холодный воздух. Но матери становилось все хуже. Слободкин начал стучать к соседям. Кто-то из них побежал на улицу, к автомату.

Когда внизу взвыла сирена и на пороге появились люди с носилками, Сергей весь дрожал от волнения и холода.

Врач пощупал пульс больной, посмотрел ей в глаза и сказал:

— Что же вы, Дарья Семеновна, подводите? А? Нехорошо. Разве мы так договаривались?

До сознания Слободкина не сразу дошло, откуда этот человек знает маму. Не обратил он внимания и на то, как быстро приехала «скорая» и как уверенно ориентировался в комнате доктор. Когда ему потребовалась чайная ложка, он не глядя, на ощупь, достал ее из ящика стола.

— Сын? — поправляя сползшие на нос очки и не оборачиваясь к Сергею, спросил доктор.

Кто-то за Сергея ответил:

— Сергей Александрович.

Слободкин вздрогнул — таким чужим, странным показалось ему сейчас собственное имя.

— Что с мамой? — спросил Сергей дрогнувшим голосом доктора.

Тот неопределенно пожал плечами. Пока санитары укладывали мать на носилки, он, незаметно оттеснив Сергея в угол, сказал:

— Я много раз предупреждал мамашу. Но она у вас знаете какая? Вы думаете, я один ее имя-отчество выучил? Любого врача в районе спросите, каждый скажет. И где живет Дарья Семеновна, найдет с завязанными глазами.

Сергею разрешено было доехать с матерью до больницы. Машина долго тряслась по длинным улицам и трамвайным переездам. Врач сидел у изголовья больной, то поправляя сползшее одеяло, то пробуя ее пульс. Она лежала с закрытыми глазами, не двигаясь. Щеки ее по-прежнему пламенели. Сергей несколько раз нагибался к доктору, спрашивал, не может ли чем помочь ему, тот отрицательно качал головой.

Наконец машина остановилась в больничном дворе. Когда санитары взялись за поручни носилок, мама на несколько мгновений открыла глаза, посмотрела на Сергея. Губы ее беззвучно шевельнулись. Она попыталась что-то сказать, но не смогла. Только подняла чуть-чуть правую руку, вяло махнула ею — одной кистью.

На войне Слободкин видел смерть близко — глаза в глаза. На его руках умирали ребята, с которыми породнился. Уходили из жизни самые дорогие друзья. Но таких утрат ему еще не приходилось переносить. Только теперь, потеряв мать, он понял, как бесконечно много значила она в его жизни. И как ничтожно мало он сделал для того, чтобы маме хоть немного легче жилось.

В одну из первых же сиротских ночей Сергей не смог остаться дома и, вспомнив, что ему давно уже предлагали койку в общежитии ЦК, перебрался туда. Комендант встретил его хорошо, а главное — ни о чем не стал расспрашивать. Дал ключ от комнаты и сказал, что, если будет холодно, можно взять сколько угодно одеял с пустующих коек, так как все жильцы пока в разъезде.

Убедившись, что в комнате никого, кроме него, нет, Сергей укрылся сначала двумя, а потом и тремя одеялами, но и под ними не мог согреться.

Он лежал с открытыми глазами, стараясь привыкнуть к темноте, но чем напряженнее всматривался во мрак, тем меньше видел. Он думал о матери и об окружавших ее в последнее время людях. Обо всех, кто поднялся на ноги в ту страшную ночь. Кто бежал к телефону, толпился у постели, пытаясь хоть чем-нибудь подсобить. Кто примчался на «скорой» по уже давно изученному маршруту. Кто помогал матери в самые трудные дни октября сорок первого и позднее, когда Москве стало легче, но все еще тяжело, как и всей стране, даже еще тяжелее…

Правда, сколько ни старался Сергей, он долго не мог ответить сам себе на вопрос: почему Москве тяжелее, чем кому либо? В тылу врага, в болоте, на заводе под бомбежкой, в ледяном бараке он видел картины, от которых до сих пор мороз по коже. И все-таки Москве тяжелее во много раз. Чем объяснить это? «Не знаю, но собственной шкурой чувствую, что тяжелее. Мама не случайно говорила: „Москва есть Москва!“»

Слободкин вспомнил эти слова, и странное дело — все встало вдруг на свои места.