Полынь на снегу (Повести, рассказы)

Об отдыхе и речи, конечно, быть не могло. Гаврусев, наверное, и сам понимал это прекрасно. Какой мог быть отдых, когда маленькая стрелка на часах Слободкина побежала вдруг быстрее большой! Но Сергей нисколько не жалел об этом. «А те, с кем не успею проститься, не осудят, поймут. И, может быть, даже хорошо, что не успею. У девчонок глаза на мокром месте, известно давно. Да и у нашего брата не всегда на сухом, это тоже секрет не великий. Как ни говори, а сдружился тут кое с кем. Кое-кого оставлять, как ни крути, жалко».

Весь остаток дня, куда бы Сергей ни шел, ни бежал, ни спешил, — повсюду рядом с ним возникал Гаврусев. Все уладить помогал, «утрясти», «увязать». И к врачам сопровождать почему-то вызвался. Правда, в кабинет с ним не пошел, не положено будто бы. Здесь, сказал, буду вас дожидаться, в коридоре.

— Еще одно комсомольское вам поручение, Слободкин: дышите как можно ровнее, а то вся группа рассыплется. Вы меня хорошо поняли?

— Отлично понял! — воскликнул Сергей.

Подставляя ребра «медицине», делая глубокие вдохи и выдохи, приседая на корточки, Сергей на все вопросы отвечал, как по писаному:

— Не болит. Не колет. Не чувствую…

Врачи настороженно переглянулись. Один из них, старенький, седенький, с обвисшими усиками, погрозив Сергею скрюченным пальцем, спросил:

— Какую комиссию проходите, молодой человек?

— Медицинскую, — все так же бодро ответил Слободкин.

— Шутить изволите. — Старик сердито постучал стеклянной палочкой по крышке стола, за которым сидел на самом главном месте. — А я серьезно спрашиваю — пятую или десятую?

— Не помню… — сознался Сергей. — Но здоров я, здоров, честное слово!

— Вы все поете одну песню. Послушаешь — здоровее вас нет людей на планете. А чугун этот взялся откуда? — Врач поглядел на свет рентгеновский снимок, извлеченный из лежавшей перед ним папки.

— Осколочек это, доктор, — дрогнувшим голосом ответил Слободкин. — Не болит совершенно, честное слово, никогда не болит, ни при какой погоде…

— Врете, — спокойно и безжалостно прервал эту тираду врач. — «Осколочек»! Вон вы как нежно его величаете! Как родного брата. Как будем решать, товарищи? — врач поглядел на других членов комиссии.

— А я верю ему, — подала вдруг голос пожилая женщина, которой Слободкин боялся больше, чем самого председателя. — Осколок лежит в самом деле хорошо, посмотрите.

Старичок ухмыльнулся в усы. Еще раз поднес снимок к самым глазам, поглядел на него минуту-другую и сердито махнул рукой.

Дожидавшийся за дверью Гаврусев по одному виду Слободкина понял, что все в порядке, и не стал тратить времени на лишние расспросы. Тем более что и на его часах стрелки бежали все быстрей и быстрей.

Уже сидя вечером в машине, мчавшейся к аэродрому, Гаврусев похвалил Сергея за то, что тот «дышал ровно» и не подвел.

— Какие еще комсомольские поручения будут? — спросил Слободкин.

— Постараться быть целым и невредимым, — ответил кадровик.

Машина шла на большой скорости, Сергей пробовал рассмотреть мелькавшие за окном картины — и не мог этого сделать — там все менялось с такой калейдоскопичностью и было уже так размыто темнотой, что понять, куда именно они едут, было невозможно. Что это? Москва? Ее предместья? А может быть, уже загород? Подмосковье? Дома или дубы-великаны обступили с двух сторон шоссе? Может, это та самая и есть Варшавка, которая тянется к столице из глубины белорусских лесов? Варшавка, на которой пролита первая кровь — его и товарищей?

Прошлое и настоящее вдруг связалось в сознании Слободкина в единое, неделимое целое. Это ощущение было таким острым, таким реальным, что на какое-то мгновение окно машины показалось Сергею люком самолета. Он жадно прильнул к холодному полуоткрытому стеклу.

Заметивший это Гаврусев забеспокоился:

— Не продуло бы вас. Давайте закроем.

— Не продует, что вы! Привычное дело, — успокоил его Слободкин.

Но Гаврусев все-таки настоял на своем. Остальную часть пути, до самого аэродрома, где их ждали уехавшие раньше другие члены группы, Гаврусев молчал, видимо озабоченный чем-то своим, не дававшим ему покоя. Только под самый конец, когда машина пошла чуть тише, он спросил Слободкина:

— Жалко Москву оставлять? Признайтесь?

— Жалко, что не успел проститься с ребятами, — ответил Слободкин.

— И с девчатами? — уточнил Гаврусев.

— И с девчатами, — сознался Сергей.

— Это я все виноват, меня ругайте.

— Ругать зачем же? А привет с вами послал бы. Лене Лаптевой и другим.

— Передам, обязательно, сегодня же, Слободкин. Еще чего не успели? Вспоминайте.

— Все, — ответил Сергей, а сам стал напряженно думать о том, чего действительно еще не успел в спешке. Но как ни старался, больше ничего вспомнить не мог.

Тем более не сумел он этого сделать и в самые последние минуты, когда машина остановилась возле какого-то темного здания и их обступили со всех сторон незнакомые люди. Вернее, незнакомы они были только Слободкину, Гаврусев же и в темноте узнавал каждого из них запросто и каждому задавал все один и тот же вопрос: «Не забыли ли чего-нибудь? Вспоминайте, братцы, есть еще время…»