Полынь на снегу (Повести, рассказы)

Дмитрий гордился тем, что довелось ему работать с таким человеком. Жена, слушая рассказы Дмитрия, задумчиво улыбалась.

— Любит он тебя, Дим. Тебя не любить нельзя.

С женою Дмитрий жил дружно, все время стремился хоть чем-нибудь помочь ей по дому.

— Ты, Любаш, отдохни, я сам все сделаю, — говорил он, если замечал, что Люба устала.

Соседи, глядя на них, радовались:

— Что он, что она, все как есть семейство счастливое. А как люди-то к ним тянутся! У них сам Калинин в гостях бывает. Прошлой осенью приезжал на пироги.

Это и в самом деле было счастье. Но война не постеснялась, ворвалась и в этот дом.

Утром двадцать пятого июня почтальон принес Дмитрию повестку из военкомата. Перед самым уходом на работу парень прочел краткое, но выразительное послание военкома. Жена насторожилась:

— Что это, Дим?

— В армию зовут. Вот предписание. Только ты не волнуйся. Я и рад бы, но хозяин от себя разве отпустит! Ты же знаешь его. Эх, был бы я сейчас на своем «Серпе», повестки бы не стал дожидаться!

Дмитрий с подчеркнутым спокойствием сунул открытку в карман пиджака и ушел на работу, первый раз за пять лет забыв проститься с женой.

Калинина весь день не было на месте. Он несколько раз звонил откуда-то, надавал Дмитрию множество неотложных заданий и приехал только вечером.

— Ну, как тут? Рассказывай.

Дмитрий раскрыл папку и начал докладывать, как всегда, обстоятельно, четко, немножко даже рисуясь своим умением держать в голове одновременно десятки сложнейших вопросов.

Вид у Михаила Ивановича был уставший, лицо осунулось, но он слушал очень внимательно и по обыкновению даже похвалил секретаря:

— Голова у тебя государственная. В случае чего за всю державу может сработать. Я за тобой как за стеной каменной.

Подписав все бумаги, поговорив по всем записанным Дмитрием телефонам, Калинин попросил стакан чаю — первый за весь длинный день, — но, не сделав и двух глотков, снова обратился к стоявшему рядом Дмитрию:

— Дома у тебя как?

— Спасибо, все хорошо, только Люба вот волнуется.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего серьезного. Повестка из военкомата пришла. Срочно я им, видите ли, понадобился.

Калинин опустил обратно в стакан поднесенную было ко рту ложку с чаем.

— Повестка? Ну-ка, ну-ка, дай поглядеть, что и как они там пишут.

Дмитрий не спеша начал шарить по карманам, словно и в самом деле забыл, в какой из них сунул утром свернутую вчетверо открытку. Отыскав, протянул Калинину, и хотя старик, судя по всему, шутить больше не собирался, сказал не без иронии:

— Чудак товарищ военком! У нас ведь тут тоже дело серьезное.

Лицо Калинина посуровело, морщины на нем обозначились резче обычного.

— Да-а-а… Это ты верно говоришь, серьезное дело… Почему не доложил сразу? Знаешь ли ты, дружок, — Калинин встал из-за стола и подошел к Дмитрию вплотную, — знаешь ли ты, что из всех сегодняшних бумаг эта для нас с тобой, может быть, самая наиглавнейшая? Ведь тебе же отсрочка нужна?

Михаил Иванович поглядел на часы, потеребил клинышек белой бородки и добавил:

— Пусть отложат хоть на денек.

— Как на денек?.. — Дмитрий поднял на Калинина широко раскрытые, полные недоумения глаза.

— На сутки, точнее. Тебе же надо собраться.

Металлическая оправа очков старика сверкнула резко и остро, словно подчеркнув категоричность его слов.

— А сейчас шагом марш к женке. Вели месить пироги. Пусть, если можно, испечет с грибами, как давешней осенью, помнишь? Сам приду тебя проводить.

— Ой, что вы… Спасибо, Михаил Иванович…

— Ступай, ступай, Дима, время летит. И помни: с победой воротишься — место твое будет свято, никому не отдам. Придешь с войны — сразу ко мне.

Люба не успела испечь пирогов. Поздно ночью к Лобановым постучали. Когда Дмитрий распахнул дверь, то спросонья не сразу сообразил, что перед ним в кепке и в пальто с поднятым воротником стоял Калинин. Едва переступив порог, он сказал:

— Не стану я, Димушка, звонить военкому. Ты уж прости меня, старого. Рука моя не подымется. Так что собирайся.

…Ранний рассвет застал Калинина, Дмитрия и Любу на Белорусском вокзале.

Они шли вдоль густо переплетенных запасных путей, отыскивая свой эшелон.

В полутьме никто не узнавал Калинина, быстро семенившего по шпалам, и на его расспросы торопившиеся люди отвечали коротко:

— Кажется, вон там, дед, за водокачкой.

У высокого журавля семафора паровозом на запад стоял готовый к отправке состав. Тут уже подходил к концу митинг.

Один из выступавших, пожилой рабочий в спецовке, глянув на Калинина, сказал:

— Провожаем мы вас всей большою семьей. Вот папаша пришел. Вот еще старики, вот бабы. От всех москвичей наказ вам, хлопцы: сдюжите! А ежели трудно будет, скажите, мы пойдем на подмогу. — Он обратился уже прямо к Михаилу Ивановичу: — Верно я говорю? А?

— Верно, — кивнул Калинин. — Вот мальчиков проводим — и сами…

— По ко-ням!.. — прохрипел вдруг чей-то осипший бас. И почти в ту же секунду вагоны, чокнувшись друг с другом буферами, поползли, на ходу втягивая в себя отъезжающих.

Из всех дверей и люков товарняка к не засыпавшей в ту ночь Москве полетела песня: