Полынь на снегу (Повести, рассказы)

— Ну, я ж говорил, молодцы — и только! — снова улыбнулся старик.

И вот бессмертник, крохотный, от рождения не особо яркий, жестковатый, нахохлившийся, каждое утро стал расцветать на камне.

Вечером уходят скульпторы домой — нет цветка. Утром, хоть и торопятся, обогнать его не могут. Придут в семь часов — он уже красуется. В шесть явятся — он на посту.

Работают, а сами все о цветке думают.

Однажды глубокой ночью кто-то из ребят поднял всех и гаркнул громко, как дневальный по роте:

— Мовчан!..

— Что Мовчан? — всполошилась бригада.

— Встал сейчас Вася, по-тихому оделся и пошел к памятнику.

— Значит, он?

— Он!

Ухмыльнулись, залегли на другой бок, но больше уже не заснули. Лежат полчаса, лежат час, а Васи все нет.

— Наверно, ищет цветы. Темнотища-то вон какая.

— Не беспокойтесь, он небось с вечера все приготовил.

Глянули, а из стакана с Васиной тумбочки из-за частокола остро отточенных карандашей действительно цветок выглядывает — точь-в-точь как тот.

— Все понятно теперь. Ну, ша! Скоро явится наш тихий лирик.

Возвращается Мовчан на рассвете. Совершенно никого не таясь, он с грохотом распахивает дверь и прямо с порога кричит:

— Подъем!..

И высыпает из мокрой корзины на стол гору живой рыбы.

— Поправляйтесь, хлопцы!

Ребята переглядываются, ничего не понимая, благодарят:

— Вот это толково! Добрая будет уха!

А цветок, как всегда, и в то утро ждет их на своем месте. Увидев его, Вася многозначительно оглядывает друзей:

— Думаете, мистика?

— А ты считаешь как?

— Благородный человек по земле этой ходит!

— Об этом мы, представь, давно догадались. Ты скажи лучше, кто этот благородный?

— После нынешней ночи в точности могу доложить.

— Кто же?

Мовчан не спеша поворачивается к застланной утренней дымкой Волге:

— Вон ту бабушку видите? Во-о-он к пристани шагает.

— Ну, допустим, шагает.

— Она.

— Вот это уже мистика.

Вася обиженно поводит плечами:

— Кто сомневается, может проверить.

Двое гонцов-добровольцев тут же срываются с места и исчезают за поворотом тропинки.

— Эй, вы, поаккуратней там, — несется им вдогонку, — невзначай не обидьте старую!

Ребята возвращаются почему-то очень не скоро. Вид у них какой-то странный — и торжественный, и чуть-чуть смущенный:

— Ну что? — спрашивают, обступив их со всех сторон, заждавшиеся друзья. — Догнали?

— Догнали…

— Она?

— Она…

— А как спросили-то?

— Да, прямо так по-простому и спросили. «Ваш, говорим, мамаша, бессмертник на памятнике вон там?»

— Так. А она?

— Она отвечает: «Мой».

— Здорово! А вы?

— А мы: «Спасибо, говорим, вам от всех нас. Все очень цветами вашими любуемся».

— Молодцы! А она что же?

— А она задумчиво так посмотрела нам в глаза и заторопилась к пароходу. Мы, конечно, за ней, помочь, значит, хотим при посадке. Уже перед самым трапом оборачивается она к нам и говорит: «Только я, сыночки, тут первый раз — нынче прибыла, нынче и обратно. Дай, думаю, на старости лет хоть одним глазом гляну на эти места. Астраханские-то наши давно уже здесь перебывали. Моя очередь только сейчас подошла».

— Что ж, выходит, и она и не она?

— Получается так…

— Да вы ту ли догнали-то? Та была в черном платке, — говорит Вася Мовчан.

— В черном?!

— В черном, понимаете, в совершенно черном.

— Не-е, эта в белом была. В белом, как снег…

— Э-эх, вы! — огорченно разводит руками Вася.

Через мгновение все видят его быстро бегущим вниз, к Волге, к выплывающей из тумана пристани.

* * *

На Мамаев курган, к мемориалу, идут и идут люди. Их поток нескончаем. Со всех концов земли приезжают сюда поклониться павшим героям. Постоять в молчании. Поглядеть на цветы, на горы и горы живых цветов. На крохотный бессмертник в ладони скорбящей матери. На его неяркие, упрямые чуть подрагивающие под степняком жесткие лепестки.

Медаль

В тот день, когда Грибанова вызвали в военкомат, улицы Москвы с утра высвечивало солнце, а капель строчила звонкие строчки. Это вполне соответствовало настроению Грибанова. Ему в последние годы что-то не присылали повесток от военкома. Видно, старость подкралась, думал бывший пехотинец. И вдруг предписание — явиться! Грибанов повеселел. По телефону предупредил директора артели «Заря», где работал мастером, что задержится, и направился по давно знакомой, давно не хоженой дороге.

«Стало быть, не совсем еще старье». При этой мысли Грибанов поймал свое отражение в бело-голубой, кудрявой от облаков луже, остановился и вгляделся внимательно. Даже все морщинки с лица будто сдуло весенним ветром!

В комнате, номер которой был указан в повестке, Грибанова встретил молодой лейтенант с рассеянным выражением лица. Мельком глянув на вошедшего, офицер взял у него повестку и сказал: «Садитесь», когда тот уже удобно расположился в клеенчатом кресле.

— Перерегистрация, товарищ Грибанов, ничего не поделаешь, оформим все записи заново. Время от времени полагается, мы с вами люди военные.

— Как же, как же! Все понятно и так. Я вас слушаю.

— Воевали? — Лейтенант нацелился авторучкой в лежавшую перед ним бумагу.

— Как положено.

— Отлично. Так и зафиксируем: участник Великой Отечественной…

— Что верно, то верно, участник. Но лучше бы все по порядку, раз уж мы люди военные.