Полынь на снегу (Повести, рассказы)

Кутузов проворно сошел с кургана. Отстранив подбежавших офицеров, он грузно опустился на колени возле раненого, расстегнул ему ворот и прильнул ухом к его белой костлявой груди.

Единственный глаз фельдмаршала сверкнул в эту секунду таким гневом, что и бывалым воинам не по себе стало. Зная суровый нрав командующего, все решили, что он тут же обрушится на адъютанта, но Кутузов отряхнул с ладоней песок, еле заметно улыбнулся и громко сказал:

— Живехонек! А саблю-то как держит, саблю-то! Он ее и на том свете не выпустит!

Потом повернулся к адъютанту:

— Ну чего же ты стоишь? За лекарем! Живо!

Егор Исаев не приходил в сознание много часов. В животе у него ржавой занозой глубоко засел рваный кусок чугуна. Левая нога солдата была перебита шрапнелью, сапог с высоким голенищем наполнился кровью до краев, и его пришлось разрезать сверху донизу. Исаеву сделали операцию, наложили повязки и тампоны, — словом, предприняли все, что было возможно в тяжелых условиях боя, а раненый все еще находился в глубоком забытье.

Ночью в избу, где лежал Исаев, пришел Кутузов. При свете каганца белый кокон солдатской ноги, вытянутой вдоль лавки, показался командующему огромным. Михаил Илларионович тяжело, совсем не по-военному, вздохнул и сел на поставленный лекарем табурет.

— Ну как? Спасешь солдата?

— Здесь?

— Ну, а где ж еще?

— Его, Михаил Илларионович, надо отсюда везти подале. Полный покой ему нужен.

— Боюсь, покоя и в Москве не будет. Утром велю через Можайск отступать. Что тогда скажешь?

— Тогда, Михаил Илларионович, дело дрянь.

— Ты мне скажи, Исаева в строй вернуть можно?

— Ежели отступать будем, разве вернешь?

— Вот ты лекарь, а человек темный. Для чего же мы отходить будем? Для того, чтобы резервы собрать, устроить врагу ловушку. Россию сберечь! Кто это сделать может? Такие, как Исаев. Понял?

— Понятно.

— То-то и оно! Спасая целую Россию, одного Исаева не спасти — возьмем ли грех такой на душу?

— Михаил Илларионович, он ли один?..

— А еще говоришь — понял! Да можешь ли ты уразуметь, что Исаев иного полка стоит? Не знаю, как ты, а я трусов видал.

— И я видал.

— Ну вот. А героев?

— Героев больше, — почти каждый герой, да не всяк живым остается.

— Запомни: Исаев — из героев герой. Слушай приказ: Исаеву живу быть! Ты, погляжу я, отступать не любишь, вот и оставайся на Колочи. Есть тут старуха одна, Аграфена, — в погребе у нее целый лазарет. Там и врачуй. Дениса Давыдова знаешь?

— Слыхал.

— Его люди тебе все, что нужно, доставят. Ясно?

— Все будет так. Только вот бы еще что… — замялся лекарь.

— Чего еще?

— Москву бы не оставлять…

— Москву? — задумчиво и как-то глухо вздохнул фельдмаршал. — А у тебя там кто?

— Никого. Но Москва есть Москва. Сам-то я питерский.

— Значит, земляки?

— Так точно!

— Насчет Москвы ты верно сказал, но на войне, брат, бывает всякое. Иной раз на сажень отошел — она тебе с версту показалась. Иной раз солдата простого потерял — будто целого штабу лишился. А о городах и говорить нечего — Минск да Смоленск у меня вон где сидят! И еще кой-чего лишимся. Одно утешение — ненадолго! Потом француза погоним так, что от славы его и от армии один только дым останется. Такой план тебе подойдет?

— В самую пору!

Так и быть тому! Но при одном условии.

— При каком?

Я тебе уже сказал — Исаева в строй поставить.

— Согласен.

— Ну, тогда с богом!

Фельдмаршал шагнул к двери. Только было занес ногу через порог — еле слышно застонал раненый. Кутузов воротился, подошел к Исаеву, нагнулся над самым его лицом:

— Жив, значит?

— Жив. Разговор твой слышал. Христом-богом прошу — не оставляй.

— Ты про Москву-то? До Москвы далече. Все сто раз еще перемениться может. А у тебя в Москве семья, что ли?

— Никого у меня там, терские мы. Лекаря, говорю, не оставляй. Мне все одно помирать, а он тебе еще сгодится. До Москвы еще сколько баталий будет?

— А, вон ты чего! Сколько до Москвы баталий будет, того никто не знает, но главный бой мы с тобой, Исаев, тут, в Бородине, выиграли.

— Как выиграли?!

— Так, выиграли.

Исаев даже приподнялся на локтях.

— А я от Можарова скакал к тебе подмоги просить. Все полегли как один…

— Знаю. Но бой мы выиграли, Исаев, это я тебе говорю. Наполеона узнать нельзя. Я его давеча в трубу видел — сник император, сник! И сюртучок его запылился.

— Тогда и помирать не страшно. А я думал, нас того…

— Лекарь, ты слышишь?

— Слышу.

— Исаев наш одной ногой уже в полку! Вторая на твоей совести. Ну, желаю вам добра! Надо еще французу огоньку подбросить, чтоб дольше помнил.

— Подбрось, батюшка Михаил Илларионович, подбрось ему, — не то простонал, не то прохрипел раненый.

Кутузов провел рукой по жесткому чубу Исаева.

— Не прощаюсь: велика Русь, а знаю — встретимся мы с тобою, казаче.

Помолчал и еще раз легонько провел по чубу.

— А Георгий, братец, за мной — с ним солдат российский еще храбрее становится.

— К чему это ты, Михаил Илларионович?

— К тому, что заслужил. Поверь старику, старики в людях толк понимают.

Кутузов поднялся, подошел к двери, но прежде, чем уйти совсем, еще раз обернулся с порога, пристально поглядел сперва на лекаря, потом на Исаева.