Полынь на снегу (Повести, рассказы)

Я услышал уже не бессвязное и непонятное мне прежде бормотанье металла, фарфора и дерева — грудной, чистый человеческий голос немножко нараспев и действительно очень ясно, четко, все громче и громче выговаривал: «Люблю!»

Голос этот показался мне удивительно знакомым. Где и когда я слышал его? При каких обстоятельствах?

Сразу никак не мог припомнить.

И вот что еще меня поразило. Круглая боковинка у дерева была совсем теплая, почти горячая — как щека у человека. Может быть, это первым весенним солнцем ее так прихватило? А может быть, за минуту до меня Галя опять стояла и слушала здесь голос своей грядущей любви? Не знаю. Может быть, даже и так.

Я оглянулся по сторонам: не наблюдает ли кто-нибудь за мною с усмешкой и ехидцей? Никого поблизости не было видно, и я вздохнул с облегчением.

Впрочем, свидетели были. Стройная елочка в двух шагах от меня на ветерке шарила зеленой лапкой по синему талому снегу. Вид у нее был такой, будто она уронила невзначай иголку и хочет отыскать ее в глубоком, рыхлом снегу.

Я подумал: обязательно найдет!

Еще несколько таких дней, как сегодня, — растащат ручьи снег во все стороны, и непременно отыщется елочкина иголка!

И еще я увидел: далеко за деревней по узкой, начавшей чернеть колее входил в лес человек и низко нагибал голову, чтобы не задеть ветвей, дружно обвисших под тяжестью последнего снега.

Это он весне кланялся.

И деревьям, из которых делают гудящие столбы.

Телеграмма

Бывают весны просто веселые. Бывают веселые и задумчивые. Идешь такой весной по лесу и дивишься — март уже наступил, пора бы птицам петь, а они молча раскачиваются на длинных упругих ветвях берез.

Такая весна была, например, в прошлом году.

Какая нынче получится? Пока трудно сказать. До весны еще далеко, но, очутившись в лесу, я уже в феврале прислушиваюсь к его движениям и шорохам.

Узкая лесная тропка скрипит под ногами, как половица в новом доме, и чтобы попытаться уловить первые весенние звуки леса, надо остановиться и некоторое время постоять не двигаясь.

Часто прохожу я этой тропкой — утром и вечером. И все напрягаю слух, ловлю себя на мысли о том, что весна в этом году будет особенная.

Правда, птицы все еще молчат, но поселок наш говорит с самого раннего утра на все более удивительных языках и наречиях. И о чем только не заводит он разговоров!

Где-то глухо и деловито бормочет неугомонная кузня. Новую песню разучивает клуб. Беспрерывно щебечет только что отстроенная почта.

Почтовое отделение разместилось в маленьком деревянном домике на самом краю поселка. Когда идешь мимо, то через распахнутые форточки слышишь трели телефонных звонков и упругие удары штемпельных молоточков.

Скоро на почте будет установлен и телеграфный аппарат, а пока что тексты телеграмм передаются по телефону на какую-то промежуточную станцию. Девушка, прильнув к трубке, громко, внятно, по слогам, чтобы не напутать, читает одну телеграмму за другой. И часто чуть не весь лес становится невольным свидетелем разговора человеческих сердец. Чего только не услышит он, к каким только страстям не прикоснется!

Одна телеграмма быстрее другой, как белка, бежит где-то по самым верхушкам деревьев:

«Возвращайся немедленно, жду…»

«Поздравляю днем рождения, целую, желаю счастья…»

«Буду шестнадцатого четырнадцатым, вагон шесть…»

«Срочно оформляй отпуск, приезжай, хочу тебя видеть…»

Теперь мне понятно, почему здесь так долго не поют птицы — молча раскачиваются на ветвях и слушают. В такие минуты им так же, как и мне, наверно, кажется, что вся Руза влюблена, вся ревнует, вся ждет и встречает, вся клянется в верности и верна. Ей все меньше и меньше идет это название — Старая Руза!

Сейчас зайду на почту и тоже дам телеграмму. Пусть продиктуют ее срочно, непременно при мне.

— Девушка, можно передать «молнию» в Москву?

Через минуту птицы, задумчиво раскачиваясь на ветвях, снова слушают веселый девичий голосок:

— «Срочно приезжай, я жду, я люблю тебя!..»

Убедившись в том, что моя телеграмма передана точно, без каких-либо искажений и сокращений, бережно свертываю и прячу квитанцию, выхожу на улицу и снова углубляюсь в лес. Меня нагоняют чьи-то замечательные слова:

— «Встречай, вылетаю самолетом…»

Может быть, это мне отвечают так быстро?

Ответят и мне! Не напрасно же, в самом деле, у нас в поселке почту построили.

Дорога

Это было в тысяча девятьсот… впрочем, не так уж существенно, когда именно. Важно, что это не выдумка, так уверил меня старик дагестанец, рассказавший, как ехал он однажды в молодости из Гумара в Чумчи по узкой горной тропе, на которой всадники старались не встречаться друг с другом.

— Это одна из самых опасных дорог в горах. То слева пропасть, то справа, — вздохнул старик и задумался.

Как все старые люди, он медлил с рассказом, а мне уже не терпелось:

— Вам, наверно, попадался когда-нибудь встречный там?

— Да. Один раз случилось.

— Ну, и как же вы?

— Я на буланом ехал. Он — на гнедом.

— Ну-ну! — не очень вежливо поторопил я своего собеседника.

— Если два всадника над пропастью съедутся, один должен уступить дорогу другому. Таков древний и мудрый обычай горцев.