Полынь на снегу (Повести, рассказы)

Шагай вперед, к победам новым,
Вот с этим знаменем в руках.
В труде упорном и суровом
Шагай — перед тобою враг.

Трудись, усталости не ведай,

Громи врага штыком, трудом,
Чтоб за победою победа
Входила в наш советский дом!

Слободкин с интересом стал рассматривать рисунки. Это были дружеские шаржи на людей, среди которых встречались знакомые ему рабочие, мастера, инженеры. Он узнал братьев Николая и Алексея Грачевых, сборщиков из десятого цеха, ветерана Сергея Сергеевича Степичева — лучшего на заводе регулировщика. И с особой радостью — своего мастера. Внешнее сходство было поразительным, несмотря на то что худая, тщедушная фигура Каганова превратилась под кистью художника в богатырскую, закованную в доспехи средневекового рыцаря. Бок о бок с этим богатырем, гордо подбоченясь, стоял другой — тоже в латах, в кольчуге и шлеме. Стихи, посвященные рыцарям, как и все предыдущие, были написаны красной тушью и выдержаны в приподнятом тоне:

Ткачев, Каганов, ваши руки
Пожать бы мог и Фарадей!
Вы — кладезь творческих идей, —
Сказал бы этот муж науки!

Правда, Слободкин еще не знал, кто такой Ткачев, но человек он, судя по всему, уважаемый. «А может, в нашем цехе работает? Надо будет обязательно спросить у Зимовца или даже у самого мастера».

Почти весь номер «Крокодила» был заполнен веселыми шаржами. Только в самом конце прочитал Сергей несколько ядовитых строк. В них прозой, перемешанной со стихами, говорилось о том, что «ночные смены до сих пор продолжают оставаться узким местом и надо наводить в них строгий порядок». Тут рисунка уже не было, и текст был написан не красной, а черной тушью, — очевидно, для того, чтобы подчеркнуть отрицательное отношение редакции к позорному явлению:

У нас теперь одна забота —
Чтоб лучше фронту помогать.
Ночная смена — чтоб работать,
А не затем, чтоб сладко спать!

«Вот это совсем толково! Молодцы заводские газетчики, — подумал Слободкин, — в сатире кое-что получается. Хвалят наивно, иногда без меры (он опять вспомнил заметку о своих злоключениях у холодильных камер), а стружку снимают неплохо!»

Под всеми рисунками и текстами Слободкину бросилась в глаза старательно выведенная крупным курсивом строка: «Орган парткома завода. Выходит по пятницам». Слободкин удивился: «Каждую неделю выпускают „Крокодил“? Это же здорово! Значит, нормальная жизнь налаживается!»

Сергей зашагал по заводскому двору быстрей. Дойдя до своего девятого, он и вовсе повеселел. Сейчас увидит всех — Зимовца, Каганова, Баденкова. Соскучился без них. И без работы тоже. Кожа на пальцах стала до противности белой и тонкой. «Белоручка! Поглядел бы сейчас на меня кто-нибудь из роты. Кузя или Брага, например! Или, еще того пуще, ротный поэт Калинычев. Что сорвалось бы с его пера? Наверно, что-нибудь вроде облетевшей всю бригаду, но, слава богу, нигде не напечатанной частушки, сочиненной в тот день, когда я побоялся совершить свой первый прыжок с парашютом и был „привезен“ обратно на землю».

Слободкин думал сейчас об этом спокойно. Потому что тогда же, вскоре после своего позора, прыгнул все-таки и больше уже никогда не трусил. Пересилил себя. Во всяком случае, никому не показывал своей слабости. Даже самому себе не сознавался больше, что дрейфит, выходя на крыло самолета. Но Калинычев, конечно, силен! Классика в перелицовку пустил, лишь бы похлеще разделать товарища. Наверняка были бы нынче зарифмованы белые ручки! И опять справедливо. Куда денешься? Все воюют, все работают, а Слободкин то ранен, то болен, то лечится, то выздоравливает…

— Ага, попался! — Холодные, цепкие пальцы плотно, как противогазная маска, залепили щеки и глаза Слободкина, запрокинули назад его голову.

— Зимовец, ты, что ли?..

Слободкин еле вырвался из объятий друга.

— А ты ничего, Слобода! Округлился. Сколько мы не виделись? Месяц? С гаком? И сколько в гаке?

— Мне самому гак показался длинней месяца.

— Молодец, что духом не пал.

— А зачем падать? Я могу еще пригодиться кому-нибудь.

— Еще бы! Здесь такие дела, Слобода! Вчера на митинге директор говорил: знамя ГКО нам присудили. Государственного Комитета Обороны! Как черти вкалывали все это время — в каждом цехе, в каждой бригаде. А теперь и подавно дадим духу: знамя!..

Зимовец схватил приятеля за руку, повел в цех. Первым попался им на глаза Каганов.

— Слободкин?.. Здравствуй! Ну как оно? Приступаешь? Второй раз в мое распоряжение, и второй раз вот как вовремя!

— Опять в морозилку?