Полынь (СИ)

1.Счастье старого Гёзы..

- Папочка, мы с Остроухим, если позволите, пойдём за водой. - Ласковая рука поправила на нём сбившийся ворот старенькой рубахи.

Он перехватил эту руку, маленькую и крепкую, погладил шероховатую кожу.

- Ступай, птенчик мой, ступай, сладкий мой, - малоподвижное лицо слепца, выдубленное годами и суховеями пустынь, помолодело от нежности.

Незрячие глаза обернулись в сторону лёгких шагов: едва слышные босые ноги и перебор копытец Остроухого.

Он подставил лицо миру, впитывая в себя запахи и звуки. Далеко в небе пел жаворонок. Шелестел над головой турангил – тополь пустыни, выкопанный в тугаях* и посаженный у дома сыном. Специально для него, чтобы он мог сидеть в его тени и совершать троекратную молитву. Смолоду людям некогда воздавать должное богам. В старости, оказавшись не у дел, возвращают долги. Как-то мимо их домика проходил большой караван, в котором ехали на верблюдах с колокольчиками священники, так они сказали, что, мол, он не так молится. Не те слова говорит, торопится, поклоны не так бьёт. Он выслушал мудрых людей почтительно, поклонился им за науку. Ничего не изменил в ритуале. Богам ведь важно, - поразмыслил, - чтобы помнили его и его молитвы, чтобы Боги не оставили своей милостью его сына. И деревце, шурша жестковатой листвой, согласилось с ним.

Слепец поднял лицо, испятнанное тенью туранги. Драчливые воробьи что-то делили в ветвях. Чирикали, скандалили, щёлкали крыльями. А мудрые жрецы тогда сказали, что не будет дерево расти в пустыне. Тополь-туранга водолюбивое дерево. Сын сказал – вырастет. Три года поливал. Столько воды перетаскал от колодца. Дерево прижилось. Лишь когда наступала горячая сушь, роняло немного листьев с нижних веток, экономя влагу для корней. Золотые руки у его золотого мальчика с золотым сердцем.

Нынешняя весна богатая, зимой снега было много, земля вдосталь напилась. Пустыня сияет красками, сладко пахнет земля, выпуская цветы на волю. Справа от кошмы зацвёл жёлтый тюльпан, а у колодца красно от маков.

Сын рассказал, какие они. Тронул чуткими пальцами лютню, пролилась песенка про тюльпан. Старик чуть слышно подпевал. Совсем не стало голоса у знатного некогда трубадура. А ведь когда-то соловьём заливался, придворные заслушивались.

А теперь соловьём заливается его сын, жаворонком летит его голос над пёстрым пустынным ковром, неутомимым песнопевцем. Счастья тебе, звонкоголосый!

Вдруг поблазнился в воздухе запах крови и железа. Вскинул кудлатую голову. Вслушался.

Угадал лёгкие шаги на дороге, сложил ладони рупором:

- Не за-дер-жи-вай-ся! Сыночка!

- Да, отец! – Прилетело звонкое.

Слепец выложился в крике. Прижался тощей спиной к стволу туранги, вздохнул. Когда есть, что терять, страшно…

***

В последний раз он видел сына своими глазами, когда тому было восемь лет. Тяжёлая плеть ожгла тогда лицо певуна. Большое войско шло тогда по степи. Когда чужаки ушли, опустилась навечная тень на красивую седую голову некогда знаменитого певца. Их с сыном ждала голодная смерть – ни зёрнышка, ни кошмы, ни соломинки не осталось от сгоревшего дома.

Двадцать лет пел он во дворце, но за злой и умный свой язык стал немил правителю. Ещё двадцать лет скитался он по постоялым дворам и богатым свадьбам. А потом увидал старшую сестру невесты на одной из таких свадеб. Ну, и что, что невесте не шестнадцать, а у жениха за спиной лишь лютня да тощий заплечный мешок. Голос у него золотой, руки ласковые да сердце большое.

Ах, какие они были счастливые, Гёза и Ани. Голос певуна тогда звенел на свадьбах, как не звенел в молодости в богатых покоях шада*. Слава опережала его ослика, трусившего по дорогам Междуречья. Тух-тух-тух – тонули тонкие копытца в пыли. Цок-цок-цок – стучали по плитам богатых дворов. Он скитался по всей степи. По всем дальним и ближним городам и селениям. Да много ли зарабатывает певун? Возвращался, истосковавшись.

- Дай мне руку, мой цветок, Ани.

И она подавала свою маленькую ладошку с крепкими пальцами. С обветренной кожей. Она была по-девичьи стройна. Длиннонога, скуласта. Ей тогда уже было сорок. А ему пятьдесят. Красавица. Красавец.

Она умерла через год с небольшим. Родами.

Гёза окаменел. Боги дали всего лишь год с небольшим счастья.

Не гневи богов, милый.

Благодари Богов, любимый.

Мы были вместе, несмотря ни на что.

Боги забрали меня у тебя. Но они оставили тебе сына.

Пусть у него будет такая любовь, как у нас.

Не гневи Богов, отец нашего сына.

Помни меня, Гёза. Любимый.

Он попрал заветы предков. Негоже мужчине убиваться по женщине. Женщину негоже хоронить среди достойных мужей. Он сам выкопал могилу, сам опустил гроб. Сам угостил немногих пришедших. Он плакал, будто наступил конец света.

Ах, эти чувствительные поэты и певцы! Жалкими выглядят они в глазах приличного общества.

Он выстлал большую корзину бархатом, от жаркого солнца завесил её кисеей, уложил в неё сына. Приторочил корзину к своему белоснежному ослику. Как ты себя чувствуешь, душа моя?

Ах, ты, сладкоголосый…