Полынь – сухие слёзы

Сам не зная зачем, Никита вытащил все вещи из шкафа, разложил их на полу и внимательно всё осмотрел. Разумеется, денег не нашлось. Кое-как покидав всё обратно, он медленно оделся, сел на развороченную постель. На столе белели невскрытые конверты вчерашней почты; Никита придвинул было их к себе, но так и не распечатал ни одного. За окном потемнело, по крыше снова застучал дождь. Красный кленовый лист, оторвавшись от ветки и ударив в раму, прилип к мокрому стеклу. Никита остановившимися глазами смотрел на него. Не шевелился.

Он не знал, сколько просидел так – неподвижно, глядя на прилипший к окну кленовый листок. Когда лист, подхваченный порывом ветра, наконец, улетел, Никита всё так же продолжал смотреть в окно – и вздрогнул от неожиданно раздавшегося, осторожного стука в дверь.

– Кто там? – голос сорвался, и ему пришлось несколько раз откашляться, чтобы громко позвать, – Да кто же там, входите!

На какой-то миг под сердцем толкнулась отчаянная надежда на то, что вернулась Катька… Но вместо неё в дверь боком протиснулся немолодой, уже седой человек в потрёпанном синем казакине и смазных, распространяющих невыносимый запах дёгтя сапогах. Войдя, гость поклонился, чёрные, внимательные глаза из-под сросшихся бровей уткнулись в лицо Никиты, и тот с изумлением узнал вчерашнего цыгана-хоревода из трактира.

– Доброго утра, господин штабс-ротмистр.

– Я поручик, – машинально ответил Закатов. – Здравствуй, чем могу быть полезен?

Цыган вздохнул, зачем-то осмотрел комнату, задержался взглядом на растерзанном чемодане, снова вздохнул.

– Позвольте назваться, Акинфий Фёдоров я буду.

– Чего же тебе угодно?

– Господин поручик, дозвольте спросить: Катька наша у вас заночевала?

Никита молчал, не зная, что ответить старому цыгану. Тот некоторое время ждал, глядя на Закатова острыми чёрными глазами. Затем медленно, сурово выговорил:

– Грех тебе, барин, понимать бы должен: с цыганками этак-то не поступают. У нас порядок старый, дедами заказанный: не ей, а хору уплачено должно быть, и деньги немалые.

– Я и заплатил ей, поверь, немало, – со странной усмешкой сказал Никита. – Она не должна жаловаться, а ваши расчёты, уж прости, мало меня интересуют.

Акинфий покряхтел, снова огляделся, снова остановил взгляд на чемодане.

– А дозволь спросить, барин: куда ж она, Катька-то, делась? Я-то думал у тебя её застать…

– Сам видишь, что здесь её нет, – Никита постарался сказать это как можно равнодушнее, но старик усмотрел что-то в его лице и торопливо придвинулся ближе. В глазах его мелькнула явная тревога.

– Барин, ты мне по чести скажи… Катька… она не натворила ль тут у тебя чего? Не взяла ли, спаси бог, чего?! Борони господь от греха… Барин, отвечай немедля!

Последняя фраза прозвучала уже как приказ, и Никита окончательно растерялся под упорным взглядом хоревода. Но уже через мгновение взял себя в руки и сдержанно сказал:

– В любом случае тебя, Акинфий Фёдорович, это никак не касается. Если это всё, что тебе…

– Деньги взяла, паскуда? – в упор спросил цыган, словно не замечая холодного тона Закатова. – Много? Барин, говори как есть! Тут не шутка, тут всего хора честь на кону!

Никита молчал. С минуту они с цыганом мерили друг друга недобрыми взглядами. Затем Акинфий, вероятно, понял, что коса нашла на камень, шумно вздохнул, встал и, не глядя на Никиту, принялся мерить шагами маленькую комнату.

– Ты, барин, вот что пойми… – наконец сквозь зубы выговорил старый цыган. – Катька-то эта самая – не наша, не хоровая. У нас-то хор известный, мы все здешние, серпуховские, испокон веку тут живём и поём господам на радость… Доселе никаких жалоб от господ не было, а одна только приятственность. Коли гостю какая девочка из наших приглянулась – мы со всей душой, но по старому обычаю: в хор двадцать тыщ платишь и в жёны девку забираешь, а иначе – никак невозможно. Гости с пониманием были, соглашались, а коль нет – так без обиды! И того, чтобы у гостей дорогих без спросу взять чего, не то чтобы денег, а хоть и вещию какую, хоть копеешную, – николи такого не было! На кресте поклясться могу!

– Зачем ты мне это говоришь? – пожал плечами Никита, зная, что старик не врёт.

– Затем, что Катька эта – не наша! – твёрдо повторил хоревод. – На мне грех лежит, взял её не подумавши… Суди сам, барин, время ярмарочное, гостей кажин вечер в трактире немерено, а у нас, как на беду, сразу две певицы замуж повыскочили! Заразы этакие, не могли конца сезону дождаться, приспичило им, шалавам!.. А Катька эта пришла, прими, говорит… Я её послушал – поёт знатно, из себя хороша… И взял на свою голову! Чтоб ей, проклятой, черти хвостами дорогу выстелили, чтоб у ней кишки колючками проросли, у бессовестной!

– Так что же ты хочешь от меня? – устало спросил Никита.