Полынь-трава

Одного веснушчатого благообразного молодого человека не приняли только за то, что он не смог подтянуться на турнике более трех раз. Другого (это был смуглый блондин с Тихоокеанского побережья) такая же участь постигла оттого, что он, хоть и воспитывался в русской семье, обильно оснащал свою речь сочиненными им самим словечками и во время собеседования упорно заменял слово «хорошо» словом «эфекасно», бразильцев называл «бразильянцами», автомобильную стоянку — «припарковкой» и так далее. Ему хотели было дать совет: подготовитесь лучше, приходите года через два, через три, но потом поразмыслили трезво, как это сумеет он за недолгий срок исправить то, что у него в крови, и промолчали. Школе нужны были люди, в совершенстве владевшие русским языком.

Все было не так, как представлял себе это Николай Болдин. Не было аудитории, заставленной столами, листков с вопросами, разложенных карточным веером, не было времени на обдумывание ответов. И вообще экзамена, как такового, не было, а был разговор, подчеркнуто корректный, неторопливый, заинтересованный. Так разговаривают обычно встретившиеся случайно в купе или в каюте путешественники, почувствовавшие взаимную симпатию и рассказывающие друг другу о себе под шум колес или звуки моря.

— Прежде чем узнать подробности вашей биографии из ваших уст, мы хотели бы сообщить вам немного о себе, чтобы вы могли составить представление, с кем будете иметь дело, если мы... понравимся друг другу,— произнес, искусно натянув маску доброжелательности, господин лет тридцати пяти с белыми висками.— Итак, я — Дуглас Рендал, полковник, воевал в сорок четвертом и сорок пятом, встречался с русскими на Эльбе, храню на память о наших встречах фотографию и питаю искреннюю симпатию к русскому национальному гению. С радостью содействовал бы установлению самых искренних отношений между американским и советским народом. Но для того чтобы дружить, надо лучше знать друг друга. Это знание может идти по официальным каналам, а может и по неофициальным, скрытым от глаз. Увы, мы вступили в полосу новой, «холодной войны». И никто не может сказать, чем она кончится: заморозит ли сама себя или превратится в войну горячую. Мы обязаны знать о возможностях и намерениях Советского Союза как можно больше. Мы стараемся, если можно так сказать, прогнозировать будущее наших отношений и со знаком плюс и со знаком минус, чтобы быть готовыми к любому повороту событий и не принимать решений торопливых, эмоциональных, продиктованных отсутствием должной информации. Эту цель я считаю в высшей степени серьезной и говорю вам об этом со всей убежденностью, желая передать ее вам. Теперь, я полагаю, о себе расскажет Джозеф О’Брайен. Прошу вас, Джо...— Полковник повернулся к человеку с идеальным пробором и поощрительно улыбнулся.

— Я постараюсь быть кратким,— произнес О’Брайен.— Пожалуй, главное впечатление в моей жизни... Мне пришлось быть помощником военного атташе в Москве два послевоенных года и видеть празднование Девятого мая в Москве. Я провел тот день на улицах и площадях, видел улыбки, слышал музыку, смех, песни и видел снопы праздничных салютов над Москвой. А главное — лица. Это были бледные, уставшие от войны лица, казалось бы разучившиеся улыбаться, но так горели глаза и так много было написано в этих глазах! Если бы я мог когда-нибудь описать все, что увидел и почувствовал в тот день, я был бы, наверное, счастливым человеком. Я хотел бы сказать вслед за полковником Рендалом: вижу цель в служении нашему сближению с Россией. Во всем доверяю господину полковнику, полагаюсь на его знания, на авторитет и еще на то, как он умеет разговаривать с людьми. Хотел бы научиться у него этому искусству. Мы с полковником Рендалом знаем друг друга много лет, я полагаю, что он воспримет мои слова так же искренне, как я их произношу.

Третий член «комиссии», как назвал ее про себя Болдин, был Анисим Ефремович Шевцов. Именно по его рекомендации и переступил порог засекреченного заведения Николай Болдин.

— Прежде чем мы начнем беседовать с вами о вас... возможно, вы имеете вопросы... Мы с удовольствием на них ответим.

— Да, у меня есть вопрос,— не совсем уверенно произнес Болдин.

— Так смелее, смелее.

— Вы, господин Рендал, совсем не жили в России, насколько я понял. А вы, господин О’Брайен, жили всего два года. Где же и каким, образом научились так чисто говорить по-русски? Мое русское ухо не улавливает акцента.

— О, у нас были хорошие учителя,— заметил капитан.

— Может быть, лучше сказать, хорошее усердие,— высказался Шевцов.

— Скорее и то и другое,— ответил полковник.— Попотеть пришлось много лет, чтобы удостовериться: русский язык один из самых трудных на земле. Но он помог нам лучше узнать и наш собственный язык. Говорят, все постигается в сравнении. Не знаю, как господина О’Брайена, но меня русский язык и тот комплекс знаний, который он помог впитать, сделал немного другим человеком.

— Рад слышать,— запросто сказал Болдин.

После небольшой паузы (Болдину давали возможность подумать и задать новый вопрос) его спросили: