Полынья

Показав себя как хороший уборщик, Трощилов не стал своим. Но если раньше за ним гонялись, отыскивали в разных углах, то теперь его как бы не замечали. Зато он мог открыть любую дверь, не боясь грубости или насмешки. А если и случалось, что оскорбляли, то кто-либо оказывался и на его стороне. Такая перемена, к которой он не привык, и радовала, и чем-то угнетала одновременно. Сегодня же состояние было особенное: они уходили из Полыньи. И не только в этом дело. С утра он получил от боцмана необычное задание: расходить па палубе шпиль, который заржавел. Провозился с ним целый день: бил кувалдой, травил кислотой, жег соляркой - и раскрутил. Теперь шпиль, смазанный тавотом, ходил, как часы. Даже боцман его похвалил. Все это вызвало какой-то прилив сил. Он не мог оставаться один. Пришел сюда, чтоб успокоиться.

Огляделся, к кому приткнуться.

Матросы были ближе ему, но из какого-то внутреннего противоречия выбрал механиков. А точнее, пристал к механику с бакенбардами, стараясь повторять движения и тем самым как бы примеряя его костюм. Желание заполучить форму с нашивками появлялось у него тоже не каждый день. А в такой, как сейчас, перед возвращением. Но механик лицо имел холодное, неприступное, и Трощилов, обхаживая его, внутренне осознавал безнадежность своей затеи. Не отходя от механика ни на шаг, Трощилов все же не мог не уловить общее настроение. Вначале оно было одно, а потом стало другое. Пережив радость, что идут домой, моряки начали задумываться, к чему это приведет.

- Теперь "Кристаллу" как спасателю крышка, - высказал мнение Сара. Будет рейдовый, портовый бот.

Андрюха, пылкий, светясь в синеве тонким лицом, прошелся по рулевой.

- Лично я на таком пароходике работать не смогу, - заявил он. - Визу откроют, пойду на лайнер, к т-торгашам.

- Душа их не выносит, - поморщился Величко. - Ходят за границу, а что видят там? Для них все достопримечательности в магазинах.

Остальные подхватили:

- В Мальте будет ноги обивать но камням, лишнего пенса не истратит на транспорт.

- Одной жене сделает гардероб, второй. А во всех гардеробах одна его майка висит.

Андрюха переменил мнение:

- Пойду к р-рыбакам, неважно. А второго спасателя у меня не будет.

- Еще не закончили с одним, - осек его Вовян.- Виза! Моли бога, если не посадят.

- Народный суд учит! - наставительно сказал Кутузов, обиженный на мотористов. - Запомните это, сосунки...

- Не учи нас жить, - ответил ему Вовян. - Лучше помоги материально.

Это была шутка, все засмеялись.

Открылась дверь, и Просеков с Диком прошли через рулевую.

- Капитан с нами пойдет? Или выходит на Хейса?

- Кто его знает? - сказал Кокорин. - С утра не говорит.

- Почему не говорит? Я к нему заходил сегодня...

Все опять посмотрели на боцмана.

- Заходил!

- Пришел, спрашиваю: "Как, Ефимыч, ваше здоровье?" - Кутузов поиграл куском цепи, которую приобрел на "Волне". - А он: "Так ты о моем здоровье беспокоишься?" Потом говорит: "Хочешь, чтоб болела моя правая рука?" Еле выскочил...

- Значит, в норме.

Было слышно, как Просеков уговаривает Дика справить нужду: сперва ласково, с нежностью, а потом распалясь, чуть не пиная ногами. Они вернулись, и Просеков при всех замахнулся на Дика. Но не ударил, присел на корточки и, взяв легавого за ухо, вытер им сгустки из собачьих глаз.

Дик повизгивал, испытывая мучения.

- Разрешите, я его уговорю? - предложил услуги радист.

- Кто у Дика хозяин? - сурово спросил Просеков.

- Вы.

Просеков помолчал.

- Веди.

Свинкин, блестя полировкой на брючках, наклонился над Диком и, положив ему руку на голову, начал подталкивать к выходу. Пес, косясь испуганным глазом в распахнутую дверь, где кроваво-синим провалом зияла Полынья, за ним пошел.

- Дик номер два...

Это замечание Андрюхи было довольно метким. Но Просекову оно не понравилось.

- Вот ты посмеялся над ним, как над ровесником, - сказал он. - А он проспал больше, чем ты прожил! Сколько, думаешь, ему лет?

Андрюха ответил, покраснев:

- Лет т-т-тридцать пять...

- Да ему уже все пятьдесят, - сказал Просеков, так улыбаясь, что улыбка эта скорее походила на страдальческую гримасу. - Он еще во время войны плавал юнгой на подлодке, А на Северном флоте всего было четыре юнги. Их потом всех сослали на учебу.

- Одни погиб, на "эске", - уточнил Кокорин.

- Ну да. После этого.

Просеков замолчал, но разговор о радисте подхватили.

- Он ведь тонул, Свинкин, как и Дюдькин.

- Это в тот год, когда было много SOS, - вспомнил Величко. - В Бискае "Умань" затонула, Леха?

- Coy.

- Слышь, маркони, - обратился к радисту Сара. - Ты как тонул? Вот мы обсуждаем.