Полынья

- Михайлыч, если не возьмешь в свои руки власть, то я Герману Николаевичу все скажу.

- Какая власть? При капитане!..

- А какой он к-капитан? - выскочил из ПУМУ Андрюха, моторист. - Он даже мундира не носит. Азбукин хоть по фуражке виден, по с-сальному пятну...

Кокорин, нахмурясь, хотел шагнуть в надстройку, но моряки подошли, смотрели на него. Нет, он не мог взять на себя такую ответственность, не мог! Потому что знал: не капитан он. Он старпом: его дело план, финансы. Об этом и собрался им сказать, как понял по лицам, что дело не в должности.

- Михайлыч... - Андрюха, сунув руки в карманы, прошелся, выгибая колесом ноги. - Правда, что остались люди в "Шторме"?

- Кто тебе сказал?

- Все говорят.

- Кто об этом, кроме нас, может говорить? Кто, кроме нас, туда лазил?

- Мы, мотористы, не лазаем, - отрезал он.

- Нельзя так, Андрей, - кротко заметил Данилыч. - Судно одно, водолазное.

- Это для тебя одно, потому что пенсионер. А меня к нему не привязали! - Андрюха, с руками в карманах, сел на планшир, стуча но борту ногами. - Вон сколько на рейде! Только попросись.

- Ты попросишься, я попрошусь. Тогда что: бросим "Кристалл", пойдем на караван с шапкой?

- Я не люблю, когда т-темнят. Если старшина знает что, то пусть объяснит. А то все знают, кроме нас.

- Пост закрыт, как выходной, - поддержал Андрюху боцман. - Рыбак приехал, старшина с ним. Или ты ему дал отгул?

- Ты знаешь: он у меня не спрашивает.

- Так ты у него спроси! А Ильин устроил дебош на "Ванцетти". Арестовали шлюпку...

Кокорин выронил трубку: "Ванцетти" - теплоход первой категории, осмотр по высшим расценкам... Бросился в рулевую, к "Катеру", сдвинул рычажок на канал рейдовой связи. Облегченно перевел дух: шлюпку с ребятами отпустили. Не потому, что пожалели (Ильин безобразно вел себя в танцевальном зале), а по приказу свыше, запрещавшему арестовывать спасателей. Кокорин благодарил, униженно пригибаясь, как будто его могли видеть. Всячески намекал на осмотр. На "Ванцетти" поскрипели, посерьезнели, помолчали и дали согласие.

Выключив рацию, Кокорин увидел, что капитанская каюта открыта. В дверях стоял Просеков, совершенно трезвый, но без кровинки на лице. Так мучительно далась ему эта пьяная трезвость, что Кокорин впервые за это время его по-настоящему пожалел.

- Сейчас меня нет... По случаю, что - извиняюсь... - Просеков отставил ногу в поклоне. - Но в море я появлюсь... как святой дух! - Он поднял палец вверх. - В море я тебя спасу, иди.

- Куда идти! - взорвался Кокорин. - Шхеры затоплены, ориентиров нет... С астрономией в Полынье? Я не хочу отвечать за гибель судна!

Просеков, пошатываясь, мучительно ожидал, когда он кончит.

- В море я тебя выручу, - повторил он, записывая эти слова пальцем по воздуху. - Или тебе надо в лоб, чтоб...

- Ты меня не пугай, Ефимыч, - прошелестел Кокорин, вытягивая шею.

- Бери командование... до ноля. - И закрыл дверь.

Кокорин в ярости вышел. Походил туда-назад, успокаивая себя. Свесился с палубы: Леша Шаров отвязывал от борта лодку. Ну, вот! Решил ехать сам. Нелепая фигура в ватнике, с шаром вьющихся волос... Куда он едет: к жене? Проведать друзей на пароходах? Или съезжает совсем?

- Уезжаешь, Леша?

- Coy.

И отчалил, втыкая в море весла, как парусную иглу.

На причале раздался возглас Кутузова: "Поймал!" - видно, просунул в щель свой новый кранец.

Кокорин сошел к нему.

- Леша куда уехал?

- Разве Муму скажет? По глазам видно.

- Ну?

- Погреб в Атлантический...

Кокорин поперхнулся дымом.

- Что! Да никогда он туда не догребет! Совсем спятили...

- Не догребет, - успокоил его Кутузов. - Потому что наберется на пароходах... - Потом, задумавшись, спросил: - А если б не пил, знаешь, кем бы он был?

- Кто его знает.

- Был бы он боцманом! - сказал Кутузов торжественно. - А так что делать? Пока оставлю вместо себя, а там будет видно.

- Надумал уходить?

- "Агат" покажет...

Кокорин впервые видел, чтоб Кутузов ожидал какого-то судна. С отпуска придет - все равно какой пароход в порту: океанский лайнер или замухрыженный бот. Как ногу перекинул через борт - он хозяин. И чем судно хуже, тем лучше для него. Потому что больше работы. Вот подкараулил волну, подсунул "Кристаллу" под бок подушку и спокоен. А "Агату" не надо подкладывать: тому ребра причалом не поломаешь... "Так почему же уходишь?" - "Потому что Герман Николаевич - мой старый капитан", - ответили его глаза. "Врешь. Потому что "Агат" спасает..."

Вернулся наконец бот. Привез Микульчика, механика, Катю, жену Шарова и Юрку Ильина. Все были угрюмо-трезвые, Микульчик навеселе. И все, кроме Катюши, одеты в женские кофты. Порванные рубахи были связаны одним узлом. Механики добыли две бочки масла, Величко привез мешок картошки и пару буханок хлеба. Ильин, запахивая кофту измятой курткой, сразу ушел. Кокорин его не остановил: есть свой начальник, пусть разбирается. Подал руку Катюше, помог ей взобраться. Она озябла по дороге, хотя на нее надели два пиджака. Но глаза были веселые, прямо хмельные.

- Уехал, - сказал Кокорин про мужа. - Только что, минут пять.