Полжизни

Рѣзвый слушалъ это съ глубочайшимъ вниманіемъ, опустивъ голову и закусивъ слегка нижнюю губу.

— Онъ пріѣдетъ съ дочерью графини? быстро спросилъ онъ. Она уже большая дѣвица?

— Ей семнадцать лѣтъ.

— У графини такая дочь — это изумительно! Который же ей годъ?

— Графиня лѣтъ своихъ, кажется, не скрываетъ: ей тридцать восемь.

— Тридцать восемь, повторилъ онъ и, взглянувъ на часы, взялся за шляпу. Извините еще разъ, Николай Иванычъ, я вамъ, быть можетъ, помѣшалъ… Сбѣгаю узнать, какъ графиня.

Онъ убѣжалъ, а я сталъ глядѣть на него въ окно. При поворотѣ въ улицу, вся фигура его, блистающая на солнцѣ, заставила меня чуть не вскрикнуть:

«Жизнерадостный!»

X.

Обѣдать я пошелъ къ Пипо. День стоялъ ужасно жаркій. По дорогѣ я раздумывалъ о томъ, какъ бы устроить все безъ грязи и скандала. Я объ этомъ думалъ; да и кому же было думать, когда она объявила, что «ни о чемъ разсуждать не хочетъ и не можетъ». Слово «грязь» забралось въ мои соображенія, но я остановилъ ихъ ходъ. Я тоже не хотѣлъ и не могъ обличать и обнажать… У меня у самаго было кое-что на душѣ предъ тѣмъ же графомъ, и предъ той же Наташей.

Пришелъ я къ тому выводу, что надо подождать и не вмѣшиваться до тѣхъ поръ, пока графиня совсѣмъ не потеряетъ разума; а это врядъ-ли могло случиться, что бы она на себя не наговаривала.

Пипо оказался совсѣмъ пьяненькій, и его болтовня куда не подходила къ моимъ думамъ; но зато онъ мнѣ разсказалъ, какъ дѣлаютъ «maccheroni alla Napolitana» и такъ обстоятельно, что я могъ бы сейчасъ начать дѣйствовать по его рецепту.

Жаръ поспалъ въ седьмомъ часу, и я пошелъ бродить по парку, миновалъ площадь съ краснымъ кафе и проникъ въ новую аллею, совсѣмъ утонувшую въ густой тѣни. Тамъ было особенно хорошо. Черезъ четверть часа я опять вернулся къ площадкѣ, на которой экипажи поворачиваютъ, чтобы, прокатившись мимо кафе, стать противъ него. Я сѣлъ на каменную скамью подъ деревомъ и смотрѣлъ на этотъ, довольно-таки глупый способъ пользоваться катаньемъ. Коляски, фаэтоны и желтыя корзинки на колесахъ становились въ рядъ и барыни сидѣли въ нихъ, поглядывая по сторонамъ. Къ иныиъ никакихъ кавалеровъ и не подходило вовсе, а онѣ сидѣли себѣ, точно восковыя фигуры. Лакеи, спустившись съ козелъ, заходили за экипажи и стоя группами, курили и болтали, нахально скаля зубы. И такъ-то съѣзжаются сюда каждый день однѣ и тѣ же модныя синьоры: мнѣ это въ подробности разъяснилъ Пипо. Я ужь, конечно, больше забавлялся, чѣмъ всѣ эти восковыя фигуры, сидѣвшія въ экипажахъ.

Топотъ лошадиныхъ копытъ заставилъ меня обернуться къ аллеѣ, около которой я сидѣлъ, глядя не на нее, а по направленно большой площади передъ кафе.

Отъ площади катилъ низенькій четырехмѣстный шарабанъ, запряженный двумя вороненькими клиперами, съ свѣтлыми гривами, въ бѣлой упряжи и еъ цвѣтными перьями на холкахъ.

Правила ими — графиня. Да, это была она, сіяющія, бодрая, съ бичомъ и возжами въ рукахъ. Ея станъ обтягивало черное платье, все въ золотой матовой тесьмѣ. На головѣ сидѣла уже не та шляпка, какую я видѣлъ утромъ, высокая-превысокая и совсѣмъ назадъ; я замѣтилъ какіе-то блѣдные цвѣты и бѣлый тюлевый вуаль. Рядомъ съ ней сидѣлъ Рѣзвый, одѣтый по-вечернему, но въ своей живописной гугенотовской шляпѣ. На задней скамьѣ помѣщались Коля и грумъ, во всемъ бѣломъ и съ сѣрой шляпой, по итальянской лакейской модѣ, сложа руки на груди.

Вся эта скачущая группа слилась въ одно цѣлое, нарядное, удалое, съ какимъ-то ужь русскимъ «чортъ побери», хотя все въ ней было иноземное, начиная отъ грума и кончая шляпкой графини. Ни слѣда утомленія не замѣтилъ я на лицѣ ея. Она сидѣла грудью впередъ, ловко и красиво натянула одной рукой возжи и обернулась на половину къ Рѣзвому, говоря ему что-то, вѣроятно веселое, потому что тотчасъ же раздался его звонкій смѣхъ. Шарабанъ вылетѣлъ на площадку, обставленную магноліями, и взялъ направо въ ту чудную аллею, откуда я пришелъ. Это видѣніе успокоило меня на какой-то особый манеръ, Видимое дѣло: оба, и она, и онъ, «жили» и ни о чемъ больше знать не хотѣли.

Ненужность, нелѣпость моего присутствія предстали предо мною, и, право, я сейчасъ же бы отправился домой укладываться, еслибъ я считалъ себя вправѣ спасаться бѣгствомъ. Я рѣшилъ уже — стушеваться. Но ждать я долженъ былъ.

Совсѣмъ почти смерклось, когда я подходилъ къ Ѵіllino Ruffi, но безъ всякаго намѣренія зайти къ графинѣ.

Къ тому же я зналъ, что она еще не могла вернуться съ катанья.

— Buona sera, signor! окликнулъ меня хриплый женскій голосъ.

Я узналъ Марію. Она стояла за рѣшеткой сада, взявшись обѣими руками за полосы чугунной рѣшетки.

— Buona sera, отвѣтилъ я.

Она меня остановила, просунувъ руку, и начала болтать. Сразу я ея никакъ не могъ понять. Черезъ минуту я догадался, что она говорить о графинѣ.

— Dolori, dolori, tanti forti dolori! завыла она, вздергивая плечами, такъ что голова совсѣмъ уходила въ нихъ.

Этимъ тѣлодвиженіемъ она, должно быть, хотѣла мнѣ показать, какъ сильны были страданія графини.