Послышалось дрожание конечностей, влажный звук и сухой звук, скользящий звук, а затем звук разрывания плоти. Женщина раскололась, и из нее вырвалось что-то чудовищное. Оно было мерзким и извивающимся, розовым и ползучим ужасом, освещенным мягким светом. Это был грибок, и он извергнулся из нее, он хлестал и пенился, и когда его текущая масса отступила обратно в нее... осталось что-то вроде блестящих яиц, нанизанных на пряди, как бусинки на нитку.
В своем воображении Сент-Обен увидел, что в каждом из них находится корчащаяся личинка.
При тусклом свете, конечно, он не мог этого увидеть, но в его сознании этот образ был довольно живым. Он попытался заглушить мысли об этом, но этот образ закрепился в его голове. И когда он посмотрел на женщину, которая снова заштопала себя, она была шарообразной массой кровоточащих глаз.
Она была призраком тьмы.
Она была грабительницей мужских умов.
Она была живым гибридом пластиковой ткани, грибка, женщины, биологической машиной, которая заново собрала себя с извращенным детским воображением. У него выросли уродливые головки, огромные и выпуклые. Оно превратилось в бледное извивающееся существо, похожее на зародыш термита. Оно отрастило дюжину конечностей, которые не были руками или ногами, и дюжину хватавших человеческих рук, вытянувшихся от груди к промежности, как коровьи соски. Его лицо превратилось в гротескную мультяшную зубастую ухмылку хэллоуинской тыквы и массу серого грибка. Его голова мутировала в скопление слепых белых глаз, а затем в получеловеческое чудовище, которое выглядело как что-то, выброшенное из ведра в комнате для вскрытия.
Она/оно/они ползали, корчились и были вязко живыми. Нечто, состоящее из тысячи движущихся частей... ртов, заполненных зубами, и пальцев с когтями и щупальцами, крыльев летучих мышей и конструкций из блестящей кости. Но, несмотря на все это, она все еще была странно эмбриональной и несформированной. Она формировала себя во всем, с чем сталкивалась в каждом темном ползучем пространстве и в вонючей дренажной канаве, через которые она прокралась, в каждом разлагающемся трупе и убитом на дороге животном, на которое она наткнулась, в каждой мухе, червяке и ползучем существе, которые заражали трупы, которыми она питалась. И во многом это было чисто субъективное впечатление.
Тем не менее, все это, все это не было предназначено для того, чтобы напугать его, и он знал это. За всем этим стояла вполне реальная повестка дня, и когда он понял это, это был луч света, отгоняющий тьму в его голове.
Теперь она превратилась в блестящую розовую паутину. Огромные нити и веревки ткани, соединяющие ее с потолком, стенами и даже полом, утолщались, копируя себя, пока не превратились в запутанный лес, штопая, подшивая и зашивая себя в ловушки, воронки и петли. Она остановит его. Она свяжет его и запрет, потому что хочет, чтобы он остался навсегда.
- Иди ко мне, - услышал он ее голос в своей голове. - Иди к маме. Присоединяйся ко мне, как другие присоединились ко мне и были переделаны мной. Я мягкая, теплая и успокаивающая. Усни со мной.
Сент-Обен больше не мог думать.
Его пальцы ощупывали пространство, пока левая рука не схватилась за фаллическую форму гриба. Сначала он казался жирным и грязным... потом стал на ощупь как бархат. Он держал его в руках, его шелковистость вызывала своего рода тактильный восторг, и он не смог сдержать стон. Это было так замечательно. Где-то в процессе он поднес его ко рту и поцеловал.
Его губы покалывало.
Это было удивительно. Он был таким мягким, таким нежным. Это было похоже на щеку ребенка или пух цыпленка, и то и другое, но ни то ни другое. Кроличий мех по сравнению с этим казался грубым материалом.
Он лизнул его, и это взорвало его вкусовые рецепторы новыми ощущениями, заставив его дрожать и задыхаться, просить о большем.
Он укусил его.
Боже правый.
Это был редкий деликатес, сладкий, соленый и аппетитный. Это вызвало выброс эндорфинов в его голове, которые наполнили его тело чувством спокойствия, удовлетворения и чистой биохимической радости.
- Ты съел меня... теперь войди в меня.