Помещик. Том 5. Воевода

Сам бой не имел никакой ценности. И во многом походил на поединок Аджея Кмитеца и пана Володыевского. Курбский был, без всякого сомнения, храбрым мужчиной. И многоопытным в походах. И даже практику определенную сабельного боя имел. Но при всем при этом он совершенно не владел никакой внятной техникой сабельного боя. Да оно и не нужно ему было. Ведь рубил с коня. И кроме сильного удара с оттяжки, да простенькой защиты в таком деле ему особенно ничего и не требовалось. Отчего удар у него был поставлен. И при удаче он мог им развалить своего противника. Но… удача была на стороне техники и тренированности…

Воевода тульский играл со своей жертвой.

Несколько раз выбивали клинок из рук. Всего разрисовал и превратил рубаху в лохмотья. Но не убивал…

— Прекрати! — взмолился Курбский. — Убей! Не вынесу позора!

— Повинись. При них, — махнул Андрей в сторону московских да тульских помещиков. — При Государе.

Курбский немного медлил.

Андрей сделал подшаг и нанес легкий кистевой удар, снизу-вверх. Да так, что еще чуть вперед продвинься он и причиндалы Курбского запрыгали бы по зеленой траве.

Тот вздрогнул. Побледнел. И стал каяться.

Он смотрел в глаза Андрея и говорил… говорил… говорил…. Немного хриплым голосом.

Он исповедовался.

Он каялся.

Он признавался.

Подспудно называя имена. И то, что с ними было связано. Он признал в том, что «банда разбойников», которую перебил тульский полк — его рук дело. Он признался… много в чем признался. Рассказывая с нескрываемой желчью о том, как некоторые бояре и князья вступили в сговор с людьми султана… с людьми хана… с людьми… да они с сами дьяволом бы вступили в сговор, лишь уничтожить эту тварь — ту, что стояла перед ним.

— Всеслав… — наконец, хрипло произнес Курбский, подводя итог своему признанию. — Я ненавижу тебя. Гори ты в аду!

Андрей скосился на Царя. Тот едва заметно кивнул. Фактически обозначил этот кивок одними глазами.

Взмах саблей.

Быстрый.

Очень быстрый.

Едва уловимый.

Легкий глухой звук, с металлическим отзвуком. И Курбский начинает заваливаться назад. А по его лицу уже бегут струйки крови.

Иоанн Васильевич оборачивается к Шуйскому и холодно, словно шипящим от раздражения голосом, командует:

— Этого, это и этого взять. И головой за них отвечаешь.

— Да Государь! — лихорадочно кивнул Иван Шуйский, после чего тут же включился в дело. И принялся арестовывать названных Курбским бояр, что присутствовали в походе. А те оказались настолько оглушены словами своего подельника, что даже не оказывали сопротивления…

[1] Залп турмы происходил каждые 15 секунд.

Глава 8

1556 год, 30 июня, Псков

В то время как Андрей встретился с Царем и прояснил давно гнетущие обоих вопросы, на севере разгорался новый пожар. Причем самым тесным образом связанный с этими двумя людьми и их деятельностью.

Лошади в Псков пришли.

Но то, как они туда добрались, было настоящей поэмой! Криминально-приключенческой.

Псковские купцы не сразу, но сумели сговориться со своими старыми контрагентами из Ганзы. Строго говоря сама Ганза не имела никаких предрассудков в плане торговли с Русью. А потому ограничений внутренних не имела. Проблемы начинались на местах. Точнее в ганзейских городах Ливонии, в которых торговля была самым тесным образом переплетена с политикой, идеологией и в какой-то мере психиатрией.

По своей сути поведение Ливонии в те годы в известной степени совпадало с тем, как вела себя самостийная (и не только) Прибалтика в XX–XXI веках. С поправкой на то, что степень экономической зависимости Ливонии от Московской Руси был не такой тотальной. Ведь была еще и Литовская Русь, между которыми эта конфедерация[1] и лавировала. С той же Литвы также поступали продукты сельского хозяйства, меха, мед с воском и прочее. И в некоторые годы из Литвы товаров через Ливонию проходило даже больше, чем от восточного соседа.

Но в этом лавировании нет ничего плохого. Разумные желания. Разумные поступки. Обычное стремление заработать. Нужно быть идиотом, чтобы осуждать их за это. Дурь, причем патологическая заключалась в другом. Зарабатывая очень приличные барыши на транзитной торговле с Московской Русью, составлявшие едва ли не половину всех ее прибылей, Ливония гадила Москве методично и всеми доступными способами. Начиная от распространения о ней всяких гадостей идеологического толка и заканчивая перманентной экономической блокадой. Например, не допущения определенных товаров и специалистов, нанятых где-то в западных странах.

И ладно, что гадила. Это еще полбеды. Настоящая «клиника» заключалась в том, что это рыхлое и, в целом, неуправляемое государственное образование, чудило абсолютно беспорядочно. И, нередко одной рукой Ливония пыталась укрепить и развить торговое сотрудничество с Москвой, а другой — вела себя самым непотребным образом…