Поместье. Книга I

Но, несмотря на заботы, Клара визжала от радости, когда Ципкин повел ее на лотерею в Саксонский сад и она выиграла индюка. Она хохотала над шутками Александра, когда они сидели в кафе и он рассказывал о профессорах, коллегах и глупых девушках, которые приходят к Миреле. Клара не могла его понять. Он светский человек, но заводит разговоры о революции, конституции и положении крестьянства. В Киеве он ходил на демонстрации. Александр намекал, что он не в ладах с полицией. Но все это делало его еще интересней. Он часами мог сидеть за столиком в кондитерской, курить, выпуская дым колечками, болтать и рисовать карандашом забавных человечков и зверюшек. Он то шутил, то становился серьезен. То осыпал Клару комплиментами, то подсмеивался над ней. Она обижалась, но ей не бывало с ним скучно. Он оставался для нее загадкой. Сколько у него было женщин, сколько девушек он совратил в Варшаве и в России? Время летело, а Клара так и не знала, как ей поступить. По вечерам или даже средь бела дня он приводил ее к себе. Он постоянно ошеломлял ее своей дерзостью и беззаботностью, но она быстро у него училась. За полторы недели Клара пережила больше, чем за предыдущие полтора года.

«Вот это мужчина, это любовник!» — без конца говорила себе Клара. Она была готова на все, даже уйти от Калмана, не дождавшись развода, но чем больше Ципкин рассказывал о себе, тем меньше она его понимала. Внезапно он начинал жаловаться, что залез в долги, и твердил, что хочет уехать за границу. Видимо, он был привязан к дому, куда приводил Клару: у хозяев были дочери. Клара предлагала ему на каникулы поехать с ней в поместье, учить там Сашу, но он не давал окончательного ответа. Вскоре Клара поняла, что его бесшабашность — лишь маска. В действительности он замкнутый человек, у него полно забот, а к его манерам и капризам трудно привыкнуть. Он даже не хотел перейти с ней на «ты».

— Через год вы забудете, что был такой Ципкин, — сказал он ей как-то раз.

Клара почувствовала горечь во рту.

— Забуду? Через год?

— Кто знает, что со мной случится, куда судьба забросит.

— Вы думаете, все, что происходит, — это случайность?

— А наша встреча — разве не случайность?

И, подмигнув, он ловко стряхнул пепел с папиросы в ее чашку кофе.

Глава IV

1

На Крохмальной улице было товарищество, помогавшее больным, и реб Менахем-Мендл Бабад договорился с ним, что его члены будут молиться у него в раввинском суде по субботам и праздникам. Товарищество освободило раввина от тяжелейшего ярма — платы за жилье. Состояло товарищество из простых людей: мясников, торговцев рыбой и птицей, старьевщиков. Было среди них немало молодых парней. Товарищество взяло на себя обязанность ухаживать за больными бедняками, а также обеспечивать их лекарствами. А больных на Крохмальной было в избытке. Каждую пятницу двое парней брали корзину и ходили по дворам, собирая для больных еду и деньги. Добрые люди помогали, чем могли: хлебом, куриными ножками или крылышками, рыбьими головами и даже луком и морковью. Женщины из товарищества вымачивали и варили мясо. Реб Менахем-Мендл был очень рад, что простые люди взяли на себя этот святой долг. Раввин предложил, что по субботам будет учить их Торе с комментариями Раши, Талмуду или «Эйн Янкев»[151]. Староста хотел платить раввину два злотых за урок, но реб Менахем-Мендл отказался от денег. Достаточно того, что ему оплачивают квартиру. Он не хотел делать Тору средством заработка. Кроме того, и ему не помешает выполнить побольше заповедей. Его дети ступили на скользкий путь. Кто знает, будет ли Азриэл через сто лет читать по нему поминальную молитву? Реб Менахем-Мендл помнил, что говорит Талмуд: человек не возьмет на тот свет ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, ни жемчуга, но только заповеди и добрые дела.

Для реб Менахема-Мендла товарищество было как дар Небес, но жена восторга не испытывала. У членов товарищества были отвратительные привычки. Они плевали на пол, рыгали и громко сморкались, приходили на кухню попить воды и позволяли себе подшучивать над Тирцей-Перл. Вечером в пост Девятого ава они молились у раввина. Когда читали Плач Иеремии, эти простолюдины, вместо того чтобы рыдать о разрушении Храма, начали кидаться друг в друга репьями. Тирца-Перл прекрасно знала, откуда пошел этот обычай. Когда-то евреи на Девятое ава так плакали и огорчались, что не могли прекратить, и некоторым становилось плохо. И вот придумали, чтобы городские весельчаки и насмешники шутками подбадривали молящихся. Тирца-Перл помнила, как молились и рыдали в ее родном местечке, в Туробине. Ее мать заливалась слезами, читая в тайч-хумеше о Хане и ее сыновьях[152]. Сама Тирца-Перл до сих пор плакала, когда читала о Камце и Бар-Камце[153] или о бедствиях, которые причинили народу Израиля Навузардан[154] и Тит[155]. Тирце-Перл не нужен был тайч-хумеш. Отец, реб Аврум Гамбургер, научил ее читать Пятикнижие и Пророков на святом языке.