Поместье. Книга I

Реб Менахем-Мендл отложил книгу, наклонился, но тут у него лопнул пояс на брюках. Закололо в боку, так что раввин сам чуть не упал. Тем временем Тирца-Перл подала Мирьям-Либе руку и помогла ей сесть. Раввин вышел. Ему слишком тяжело наклоняться, у него геморрой, да и годы не те. Он взмок от пота. С трудом выпрямился. «Ай-ай-ай, что ж такое? — пробормотал он. — Чуть сознание не потерял». Подумал, что это, наверно, от голода, но тут же вспомнил, что пост начался каких-то два часа назад.

Тирца-Перл дала Мирьям-Либе глотнуть воды.

— Что с тобой, бедная? Чего ты хотела-то?

Мирьям-Либа заговорила на польском, но вскоре перешла на ломаный еврейский. Она рассказала, что ее выселили из квартиры, она решила пойти к Азриэлу и своей сестре Шайндл, но забыла адрес. Вспомнила, что родители Азриэла живут на Крохмальной, а найти их оказалось нетрудно: где живет раввин, знают все. Она сидела, прислонившись спиной к буфету, и говорила, запинаясь, а вода стекала у нее с волос на платье. Ее била дрожь, она морщилась, как от боли. У Тирцы-Перл заломило спину.

— Вставай! — приказала она Мирьям-Либе.

— Zaraz…[158] — ответила та, но осталась сидеть, одна нога подвернута, другая вытянута. У нее совсем не было сил. В дверях снова возник реб Менахем-Мендл. Он хотел спросить, не надо ли чем-нибудь помочь. Потоптался на пороге, отвернув голову и держась за живот. Услышав, что девушка может говорить, вернулся к себе. У него своих бед хватает. Он ходит в горячую баню, чтобы разогреть кости, и принимает огромное количество лекарств. Тело — разбитый сосуд, душа еле держится в нем… Через минуту Тирца-Перл вошла к мужу, принесла книгу, которую он оставил на кухонном столе.

— Менахем-Мендл, это дочка Калмана. Крещеная.

Реб Менахем-Мендл вздрогнул.

— Чего ей надо?

— Ее из квартиры выкинули. Хотела к Азриэлу пойти, но адрес забыла.

— Дай ей адрес.

— Она даже встать не может, не то что идти. Совсем бледная, краше в гроб кладут. Покормить ее, что ли?

— Это можно, почему нет? Но я не хочу, чтобы она здесь оставалась.

— Я не могу ее на улицу выгнать, как те гои. «Имя нечестивых омерзеет»[159].

— Такие, как она, оскверняют в шатре[160], — сказал реб Менахем-Мендл. Конечно, он понимал, что это преувеличение.

Тирца-Перл опять пошла на кухню, налила из крынки молока и протянула чашку Мирьям-Либе.

— На, пей!

Мирьям-Либа приняла чашку, но не смогла сделать ни глотка.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Да…

Тирца-Перл снова пошла к мужу.

— Менахем-Мендл, она совсем больная. Надо бы ее на кровать положить.

— А сами где спать будем?

— Нельзя же ее выгнать. На полу ляжем.

— Ну-ну. А что люди скажут, если узнают?

— Надо проявлять жалость к Божьим созданиям! — наставительно произнесла Тирца-Перл.

Она помогла Мирьям-Либе встать и через комнату, где молились, повела в спальню. Мирьям-Либа озиралась по сторонам. Она узнала ямпольского раввина, но не поняла, почему он сидит на перевернутой скамье. Мирьям-Либа подумала, что, наверно, она бредит. Тирца-Перл уложила ее в кровать, и Мирьям-Либа тотчас уснула.

3