Поместье. Книга II

Цудекл вошел в комнату. Ребе думал, что увидит бритого парня в короткой одежде, но Цудекл был с бородкой и в длиннополом еврейском кафтане. Отец и сын долго смотрели друг на друга. Цудекл не узнавал отца: в кровати лежал немощный старик. Прошло несколько минут, пока Цудекл не нашел в нем сходства с прежним реб Йойхененом. Сам Цудекл на первый взгляд остался таким, как был, но и он в чем-то изменился. Когда он уезжал из Маршинова, видно было, что это человек, изучавший Тору. Тогда Цудекл выглядел гораздо благороднее, чем теперь. Он располнел, стал немного выше ростом. Черты лица стали грубее, на нем проступило упрямство и нееврейская гордыня. И таких подстриженных бородок евреи не носят. «Неужели это мой Цудекл? — удивился ребе. — Откуда у него такой вид? Вот она, скверна!..»

— Отец, как ты себя чувствуешь?

— Ну…

— Я не знал, что ты так тяжело болен… — Цудекл осекся, испугавшись своей лжи.

— Где ты сейчас живешь?

— Я? В Варшаве.

— И как оно там?

— Отец, отец!..

Оба замолчали. Ребе казалось, что к Цудеклу понемногу возвращается былое благородство. Точь-в-точь как говорится: снимает один облик и надевает другой. Исчезли упрямство и твердость во взгляде, вместо них появилась сыновняя нежность. Теперь даже воротничок и галстук будто бы смотрелись не так вызывающе. Цудекл, бледный и озабоченный, стоял, склонившись над отцом. Ребе словно увидел в глазах сына раскаяние. Подумал, что надо бы наставить его на путь истинный, но произносить речи уже не было сил. Только хрипло прошептал:

— Что ж они с тобой сделали?

Цудекл еле расслышал отцовские слова.

— Ничего, отец, ничего.

— Видишь, умираю…

— Отец, нет! Ты еще поправишься.

— Эх…

Снова замолчали. Ребе закрыл глаза, будто забыл про сына. Опять впал в забытье. Вечер, канун поста. Читают главу «Ваякгейл»[210]. Ребе стоит рядом и видит, что одна буква стерлась. Можно ли читать по такому свитку? Он не знает, он забыл закон. А теперь Йом-Кипур. Горят восковые свечи. Раскачиваются высокие фигуры в белых халатах. Почему тишина? Почему не слышно молитвы? Что сейчас, «Кол нидрей», или уже закончилась «Нейла»?[211] Где кантор? Господи, да они же все мертвы!.. Ребе открыл один глаз.

— Ты здесь?

— Да, отец.

— Оставайся евреем…

Ребе хотел еще что-то добавить, но не смог. Забыл, что собирался сказать. Что-то про Создателя. Опять закрыл глаза. Сквозь дремоту услышал, как Цудекл вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Ребе то ли спал, то ли бодрствовал. Мысленно молил Бога, чтобы Цудекл узрел истину. Кто-то вошел и почти сразу вышел. Свеча догорела, или ее погасили. Ребе начал размышлять, могут ли быть испорченными свиток Торы, книга, цицис. Как можно повредить святость? Ведь это значило бы в чем-то ограничить Всевышнего. Но это невозможно, так чего бояться? Не существует места, где нет Бога. Нечистые оболочки? Ну и что? Предстоит понести наказание? Пусть так! Душа переселится в другое тело, в животное? Да пожалуйста! Что-то смеялось у ребе внутри. Черти-шмерти, могила-шмогила. Он увидел отца. Тот выходил из миквы, вода капала с бороды и пейсов. Значит, там тоже совершают омовения? Отец беззвучно что-то говорил. Ребе вслушался, пытаясь понять. Вот так! Все верно! Вдруг он почувствовал что-то вроде дуновения ветра. Открыл глаза и увидел яркий свет. Что это? Молния? Ребе лежал, не в силах пошевелиться. Нет, это не молния. Этот свет ярче солнца. Он несет с собой великую радость, он сверкает на потолочных балках, в углах комнаты, на оконных стеклах и постельном белье. Небеса разверзлись, и вот оно, всё сразу: свет, пение, молитва, радость. Бодрость наполнила все его тело, голову, сердце, каждый волосок бороды. «И это хорошо! И это хорошо!» — восклицал кто-то у ребе внутри, словно происходило сотворение мира. В один миг разрешились все вопросы, все сомнения. Сколько же это продолжалось? Мгновение? Минуту? Час? Свет померк, побледнел, вспыхнул в последний раз. Опять наступила ночь. Но остались радость, наслаждение, удовлетворенность, каких ребе до этого не испытывал никогда. Слабость и усталость ушли, тело стало легким, как перышко. Ребе уже не лежал, а парил над кроватью. В нем звучала мелодия, которую невозможно услышать в этом мире. Точно как в псалмах: «Все кости мои скажут»[212]. Только сейчас ребе осознал, что с ним происходит. Он удостоился, удостоился увидеть свет! Перед кончиной ему показали сияние высших миров. Ему, Йойхенену бен Цудеклу! Ребе хотел приказать, чтобы собрался народ. Надо сообщить людям, что произошло. Он видел это, видел собственными глазами! Ребе вытянул руку, чтобы постучать в стену. «Пусть он знает! Пусть знает!» — говорил в нем кто-то, имея в виду Цудекла. Ребе попытался крикнуть, но не смог издать ни звука. А ведь должен быть выбор!..