Поместье. Книга II

Ребе прождал до рассвета. Погасли звезды, занялась заря, взошло солнце. Стена напротив кровати окрасилась пурпуром, но куда ему до Божественного света? Лишь тусклый отблеск материального огня. Все казалось закопченным: небо, солнце, стены, деревья за окном. Открылась дверь, жена принесла стакан чая, но ребе ее почти не заметил. Она словно была окутана тенью. Стала говорить какие-то бессвязные слова, поднесла ему чай, но он уже не мог сделать ни глотка. Как он мог что-то пить, если губы и нёбо еще хранили чудесный вкус, будто ребе загодя пригубил вина, которое пьют праведники в раю? Его взгляд был ясен, в ушах еще не смолкло праздничное пение. Ребе слабо махнул рукой, но Ципеле не поняла, чего он хочет. А он хотел, чтобы привели Цудекла. Вдруг он сможет жестами объяснить сыну, что есть, есть… Через пару минут ребе вытянулся на кровати и захрипел. Началась агония.

Народ столпился в комнате. Никто не ушел, пока ребе не издал последнего вздоха. Староста погребального братства поднес к его ноздрям перо, оно не шелохнулось. Ципеле заголосила. С плачем вбежала Зелделе. Зять Пинхасл тонко всхлипывал, глотая слезы. Младший сын реб Йойхенена Шмарьеле спал, служка Мендл пошел его разбудить. Открыли окна, прочитали молитву, подняли тело праведника с кровати и положили на пол. Оно было очень легким, на губах застыла улыбка. Его накрыли талесом и зажгли в головах свечу. Родные пошли на почту телеграфировать всем еврейским общинам, что скончался реб Йойхенен, маршиновский ребе.

1953–1955