Поместье Лок-Даун

«Теперь мне ясно, что не любовь и верность, а лишь удобство и внешние приличия обусловливают мое положение в семье. С этим я больше мириться не могу и не желаю более участвовать в обмане. Много лет я жила ради сохранения доброго имени семьи, в которой не привыкли считаться ни с кем, кроме самих себя. Меня попросили сыграть определенную роль, и я ее добросовестно исполняла, не ведая, что происходит за занавесом. Тем, кто знал обо всем, могу сказать одно: я заслуживала лучшего, и вы не посмеете мне возразить. Я покидаю лок-даун и постараюсь не растратить отпущенное мне счастье. Да простит вас господь за все то лицемерие, что с такой легкостью исповедуют в этом доме.

Виктория».

– Она написала это в тот день, когда огласили завещание отца. – Потрясенная Белла грузно опустилась на диван. Констанция забрала у нее письмо.

Возникла напряженная пауза.

– То есть… ее здесь нет уже три месяца, а никто из вас даже не заметил? – не удержался от вопроса мистер Кеттеринг. Его изумлению не было предела.

Остальные виновато переглянулись. Многие смущенно забормотали: «Мы все так заняты», «Это не мое дело», «Не хотели приставать к скорбящей вдове» …

– А я знал. – Все обернулись на голос, в котором четко слышался французский акцент. Огюст, прежде ни разу слова не сказавший по-английски, имел такой вид, будто ему все это до смерти надоело.

Элспет шагнула к сыну.

– Дорогой, что значит «я знал»?

– Что? Почему ты ничего не сказал?! – вскипела Белла.

Подросток безучастно пожал плечами и уселся с кресло.

– Однажды утром я услышал, как малыши опять убежали из детской… – он метнул на Айрис извиняющийся взгляд, – и пошел их поймать. Возвращаясь в детскую, на парадной лестнице мы увидели Grandmère в дорожном платье. Она помахала нам рукой и ушла.

– Милый, но почему же ты никому не сказал? – покачала головой Элспет.

Огюст снова пожал плечами и раскрыл книгу, лежавшую на столике рядом с ним.

– Не могу поверить, что она просто взяла и уехала! – тихо воскликнула Белла, наваливаясь на подлокотник дивана. Айрис хотелось ее утешить, но ей не хватало храбрости.

– Что она имела в виду, написав: «Лицемерие, что с такой легкостью исповедуют в этом доме»! Какой обман? – обратилась Констанция ко всей комнате, отчего многие снова смущенно засуетились. – Не понимаю, о чем это она.

– Она явно была не в себе. Горе творит странные вещи с человеком, – вздохнула леди Джорджина, не глядя никому в глаза.

– Это верно, – отозвался Сесил, опираясь на дверь в гардеробную Хэмиша. Он уже почти отдышался после беготни по лестнице. – Но, возможно, за этой дверью мы найдем более внятное объяснение. – На его лице читалось ликование.

– Это же личный кабинет отца! – вскричал Фергюс, поворачиваясь к нему. – Туда входить нельзя. – Но Сесил не стал слушать и вошел; Фергюс последовал за ним.

Никто раньше не видел, чтобы леди Джорджина двигалась так проворно. В считаные секунды она, вскочив с кресла, пересекла всю гостиную. Остальные даже сообразить не успели, что происходит.

– Да вы что! Сейчас же выйдите, оба! – вскричала она, прекрасно понимая, что ее протесты бесполезны. Другого и не следовало ожидать. Ящик Пандоры открылся.

В мастерской все осталось так, как было, когда ее покинули Ева и Сесил. Все шесть копий картины Рубенса, незаконченная копия картины из бильярдной, сотни альбомов для эскизов – и множество полотен с изображением Максвелл. Все тщательно хранимые тайны Хэмиша теперь оказались на обозрении всей семьи.

Онемев от изумления, они медленно осматривали комнату. Одни перебирали картины, стоявшие у стен на полу, другие разглядывали холсты на мольбертах. Никто пока до конца не понимал, что именно они нашли.

– А я-то все думала, что это за окна. Они видны из розария, – шепнула Айрис мистеру Кеттерингу, кивком указывая на северную стену.

– Это что – стеклянная крыша? – поинтересовался Ангус, глядя на потолок.

– Ее сделали по заказу пятнадцатого графа тогда же, когда он основал портретную галерею. – Леди Джорджина смотрела на изысканно украшенный стеклянный свод. – Потолок спроектировал Роберт Адам[29]. Он приходился дальним родственником тогдашней графине. Ей всегда нравилась эта комната, то есть раньше, когда она принадлежала ее супругу. Надо же, сколько картин. А что он сделал со стенами? Раньше они не были белыми.

– Все эти картины… Не понимаю. Их написал отец? – спросила Белла.