Поместье «Снигири»

Дневник Елена Асканова вела с детства, лет с двенадцати. Сперва начала следом за подругами, потом как-то втянулась и продолжала даже тогда, когда другие девочки переключились на собирание кристаллов со снимками актёров из головидео, на мальчиков классом старше, на котиков и ещё какие-то очень важные девчачьи ценности. Каждый год она заводила новую тетрадку, а старые отправляла куда-нибудь, где их не могли случайно увидеть чужие глаза. Когда переезжали из Саратова в Москву, детские тетради она торжественно сожгла, а остальные взяла с собой и хранила теперь в личном сейфе.

Зачем?

На этот вопрос у неё не было ответа. Такое вот чудачество.

Впрочем, сама Елена считала, что записи помогали структурировать происходящее, выделить главное и сформулировать для себя непонятное, чтобы знать, в чём надо разобраться. Очень даже нужное подспорье сыщику.

Раскрыв последнюю заполненную страницу, она написала размашистым почерком: «Мне надоело заниматься расставаниями. Мне надоело копаться в чужом грязном белье. Мне надоели чужие неприятности. Только вот беда, ничего другого я делать не умею, гончую не обучишь пасти стадо или собирать нектар для мёда. Значит, нужно найти отдушину, способ, как можно будет отвлечься от Вадима Снигирёва и его поместья, и вообще – ото всех вадимов этого мира. Буду искать. Спасибо, дорогой дневник, за поддержку».

Тем временем Андрей сел за свой письменный стол и достал коммуникатор.

– Вадим? Привет. Слушай, я забыл спросить, когда умер твой отец?

– Восемь лет назад. Если совсем точно, третьего марта семьдесят восьмого года. А что?

– Да понимаешь, – Андрей замялся. – Дошёл до нас слух, что у него был внебрачный ребёнок. Сын. И родился он то ли незадолго до кончины твоего батюшки, то ли вскоре после. Ты ничего об этом не слышал?

Собеседник помолчал, потом ответил неохотно:

– Что-то слышал… Знаю, что примерно за год до смерти отец завёл серьёзные отношения с молодой женщиной, вроде бы даже и играть перестал. Обещал меня с нею познакомить…

– Но? – поторопил его Беланович.

– Но мы с ним сильно поссорились осенью семьдесят седьмого, как раз когда Самайн праздновали. Настолько сильно, что вплоть до начала марта даже не разговаривали ни разу. А потом он мне позвонил… То ли в послдений день февраля, то ли первого марта, не упомню уже. Попросил придти.

– То есть, вы встречались?

– Нет, увы. Мы договорились, что я приеду к нему в Снигири вечером в пятницу, это как раз и было третье марта. Я приехал, а там Наташа плачет, маг-медик за столом сидит и пишет, а в прихожей уже и похоронный агент мнётся…

– Что было причиной смерти?

– Сердечный приступ, как написал медик, спровоцированный сильным волнением, – Вадим вздохнул. – Точно знаю, что к отцу в предыдущие несколько дней никто не приезжал, значит, связались по коммуникатору или магвестник прислали. Связались, и что-то такое сказали, что ему сердце и прихватило…

– Ну, или он поговорил с кем-то, кто был в эти дни в Снигирях, – осторожно предположил Андрей.

– Да там никого и не было, кроме Натальи Петровны. Ты ж её-то не подозреваешь?

Много чего можно было бы сказать об экономке, но Беланович промолчал. Попрощался с Вадимом, отключил коммуникатор и долго сидел, бессмысленно глядя на тёмный пустой экран.

Примерно часов в пять Андрей вышел на кухню, где юная гномка убирала по местам кастрюли, тарелки и всё прочее, помялся неловко и спросил:

– Джеслики, вы уже уходите?

– Через час, господин Беланович, – ответила девушка откуда-то из посудного шкафа. – Приберусь и уйду. А что?

– Видите ли, сегодня соберётся много народу…

– Сколько? – деловито спросила она, выныривая из холодильной камеры.

Андрей быстро посчитал на пальцах: четверо сотрудников бюро, плюс Алекс, плюс инспектор Никонов…

– Шесть. Э-э-э… Или семь. Но никак не больше восьми!

– Значит так, – Джеслики отодвинула полотенце, которым была накрыта большая фарфоровая миска. – Здесь пироги: круглые с мясом, длинные с капустой, с гребешком – с грибами, треугольные с яблоками и квадратные с вареньем. Там, – тонкий пальчик уткнулся в холодильную камеру, – буженина, мочёные яблоки и ростбиф. Здесь, – и пальчик переместился к хлебному ларю, – четыре батона, каравай и три десятка булочек. Хочется надеяться, что до завтра этого хватит!

Она развязала завязки фартука, повесила его на гвоздик у входа в кухню и вышла, гордо задрав нос. Андрей посмотрел на миску с пирогами… на холодильник… на хлебный ларь… И прикусил губу, чтобы не расхохотаться.

* * *

Вренн уже сидел в своём любимом кресле в рабочем кабинете, что-то писал в тетради, подсчитывал, загибая пальцы. Когда Андрей и Лена вошли, гном поднял на них взгляд и сказал:

– За два дня, что у нас работает Джеслики, мы сэкономили на еде сорок два дуката! Это семь килограммов картошки, или три килограмма муки, или килограмм хорошей баранины…

– Или десять шоколадок! – сообщил Гай, сидящий в любимой позе на спинке дивана.

– Очень хорошо, – кивнул Андрей. – Но это мы обсудим по окончании испытательного срока, когда ясно будет, годимся ли мы ей в качестве работодателей. А пока… Гай, что в клубе?