Помни обо мне

Я тяжело поднялась. Вытерла окровавленной дрожащей ладонью напрасные слезы и шатаясь побрела к кровати. Двенадцать дней. Еще двенадцать дней, и я навсегда исчезну из его жизни. Потому что рассказать, как адельфи Гвенаэль из рода Морфан превратилась в Алану, я не смогу.

К утру запах выветрился достаточно, чтобы Дарьен не чувствовал себя ожившим деревом хан. Он потянулся. Лениво. Хотелось думать, словно просыпающийся тигр, хотя мастер Бао наотрез отказывался видеть в ученике благородного хищника и всегда сравнивал разве что с медведем. Ленивым и прожорливым. С кулачищами, которыми только кости и ломать. Дарьен посмотрел на руки и с удивлением обнаружил в одной дамскую перчатку. Правую. Кажется, вечером он хотел убрать их, чтобы при случае вернуть хозяйке.

Вот уж убрал так убрал. Ладно, правая есть. А левая где?

Левая нашлась в изголовье. С озадаченным хмыканьем Дарьен подхватил тонкую с пятнами въевшейся краски лайку и зачем-то расправил перчатку на раскрытой ладони. Перчатка оказалась неожиданно маленькой. Изящной. Даже беззащитной какой-то. И разве можно подумать, что ее владелица держала в руках оружие страшнее иглы или веера?

И запах. Тонкий, едва различимый за цепкой вонью коры дерева хан, ароматами вереска, лаванды, мяты и полыни. Запах Аланы, который казался слишком знакомым: до распаляющегося, словно кузнечный горн, дыхания, яростных искр в крови и покалывания в кончиках напрягшихся пальцев. И это было неправильно, ведь он готов был поклясться на книге Всеотца, что не прикасался к Алане до вчерашнего вечера.

Тогда почему голова гудит, как после увесистой затрещины мастера Бао?

Рассеянно потерев затылок, Дарьен засунул обе перчатки под подушку и принялся оттаскивать мебель, освобождая пространство посередине комнаты. Со странностями он разберется после. А сейчас — разминка, и с маршрутом определиться, и пожертвование для обители не забыть. Кора эта привозная, наверняка не из дешевых. Десяти золотых хватит? Или лучше двадцать? Крестная опять отмахнется. Попробовать передать через Алану? И она, вроде, говорила что-то о постоялых дворах. Точно, вот же список. А карта? Где-то тут была карта.

Дарьен привычно опустился на пол, скрестил ноги, развернул дорожную карту и с головой ушел в маршрут и заметки, набросанные аккуратным почерком. Сквозняк взъерошил отливающие медью волосы, и на миг показалось, что по ним от макушки до шеи ласковым касанием прошлись чьи-то тонкие сильные пальцы.

К первой трапезе Алана не пришла. И все время, что монахиня бубнила псалмы из книги Всеотца, Дарьен то и дело останавливал взгляд на пустующем месте за столом. Он ведь видел ее сегодня. Мельком во время утренней службы. Алана стояла у дальней скамьи рядом с грозного вида монахиней и выскользнула из храма прежде, чем он подошел. Неужели ей стало хуже?

Справа, отвлекая, вздохнула Эльга. С выражением величайшей скорби сестра водила ложкой в тарелке с кашей, кривила губы и вздыхала так, словно жизнь ее — суть череда бесконечных страданий. Белек чудила со вчерашнего дня. И все разумные доводы разбивались о дрожание округлого подбородка и полные слез синие, как у Дарьена, глаза. Она не могла, просто не могла ехать в этом! В чем этом Дарьен так и не понял. И, ладно Алана, почему крестная, также благородная адельфи, может путешествовать без помпы, а Эльга нет, не понял тоже.

Да воду по тем демоновым ступеням было проще таскать, чем объяснить сестре, что нет у них ни времени, ни возможности возиться с горой сундуков. И, нет, камеристка, разделившая с Эльгой тяготы заключения в монастыре (он было хмыкнул, но девочка, кажется, говорила серьезно), поехать не сможет.

Эльга не понимала. Упрямилась, а Дарьену не хотелось сгоряча порвать все еще тонкую связь с сестрой, которую он помнил большеглазым улыбчивым свертком кипенно-белых батистовых пеленок, отчего-то похожим на белька тюленя. Он поговорит с Эльгой еще раз, попробует найти слова, объяснить. В конце концов она ведь хочет уехать из монастыря.

И все же почему Алана не появилась в трапезной?

Когда надтреснутый голос монахини стих, аббатиса посмотрела на Дарьена, а точнее, на яблоко, которое он почти всю трапезу задумчиво перекатывал в пальцах и строго прошептала:

— Дарьен, прекрати играть едой. Лоретта, — и мгновение спустя чуть громче, — Лоретта?

— Да, сестра Мария-Луиза, — сестра, явно намеревавшаяся улизнуть по-тихому, замерла и натянуто улыбнулась.

— Займись, пожалуйста, сборами. Я зайду после того, как покажу Дарьену сад. Святая Интруна, Дарьен, да оставь ты уже это яблоко. Или съешь. Знаешь же, нельзя выносить еду из трапезной. Лоретта, — аббатиса обернулась на гневное сопение, — ты хотела что-то сказать?

— Нет, сестра Мария-Луиза, — но во вздернутом подбородке Эльги явно читался вызов.

— Прекрасно, дорогая, — безмятежно улыбнулась аббатиса. — И помни, все твои наряды, случайно оказавшиеся в дорожном сундуке, будут пожертвованы в пользу неимущих.

— Вы…

— И драгоценности тоже.