Помни время шипов

Три храбрых артиллериста из расчета противотанковой пушки все еще окружены восхищенными и благодарными солдатами. Командир расчета – унтер-офицер. На его груди Железный крест первого класса и серебряный значок за ранение. Это доказывает, что у него за плечами уже есть богатый боевой опыт. В наших глазах он настоящий герой, и если бы у него не было Железного креста первого класса, то его обязательно должны были бы наградить им за сегодняшний бой. У всех троих артиллеристов под касками грязные, потные и небритые лица. Унтер-офицер кажется мне знакомым. Но где же я мог его видеть? Когда он поворачивает голову в мою сторону, я узнаю его. – Хайнц! Хайнц Руманн! – кричу я так громко, что другие солдаты обращают на нас внимание и смотрят на меня. Унтер-офицер тоже узнает меня, несмотря на мое грязное лицо. Обрадованные и удивленные такой неожиданной встречей здесь на проклятом плацдарме за пределами Сталинградского котла, мы бросаемся в объятия друг к другу. Руманн, все еще удивленный неожиданным совпадением, спрашивает меня о том, как и когда я очутился здесь.

Я объясняю ему все и думаю о том, как все же тесен мир, и какие удивительные совпадения нам порой готовит жизнь. В этой огромной России, где сейчас находится, наверное, миллион немецких солдат, я совершенно случайно встречаю как раз Хайнца Руманна, младшего сына завхоза средней школы из моего родного городка. И больше того, именно он буквально в последнюю секунду спасает меня и моих товарищей от смертельной опасности.

Хайнц на два года старше меня, но мы вместе провели наши детские годы как «пимпфы» в Юнгфольке. (Младшая возрастная группа в Гитлерюгенде, мальчики от 10 до 14 лет. – прим. перев.) Когда позже он вступил в «Мотор-Гитлерюгенд», а я остался командиром взвода у «пимпфов», мы еще сидели в школе у его родителей. В последний раз мы встречались два года назад, незадолго до того, как его призвали в армию. Он рассказал мне, что из-за старого ранения в ногу он попал в кавалерию, в дивизию, которую позже, как известно, преобразовали в танковую. Всю войну в России он провел в противотанковой артиллерии. В Сталинграде за несколько уничтоженных русских танков его произвели в унтер-офицеры. В качестве награды ему еще разрешили долгожданный отпуск с выездом на родину, из которого он вернулся как раз тогда, когда котел уже захлопнулся. Восемь дней назад его перевели из Нижне-Чирской на плацдарм на южном берегу Дона. От Хайнца я впервые узнал, что они на южном берегу Дона тоже создали два плацдарма из собранных наскоро солдат, и что мы тут играем роль своеобразного буфера в выдвинутой вперед позиции для круговой обороны. То есть мы тут что-то вроде команды смертников.

Когда я спрашиваю о других трех танках, он отвечает, что один из них подорвался на мине на въезде в деревню. Второй они подбили возле железнодорожного полотна. А тот, который прорвался в деревню с северо-востока, был уничтожен нашим последним танком, хотя он и не мог двигаться из-за поломки гусеницы. Нам очень хотелось бы поделиться последними известиями из дома, но Хайнц получил приказ возвращаться на свои позиции в деревне. Уходя, он кричит мне, что при случае навестит меня на позициях, чтобы вдоволь поболтать.

К сожалению, этого так никогда и не произошло, и после этого я больше не видел Хайнца Руманна. Я и сегодня не знаю, был ли он одним из тех многочисленных погибших, которые пали 13 декабря в деревне и на берегу Дона, или он уже позже во время оборонительных боев у Дона и Чира погиб или попал в плен. Даже его родители, с которыми я встретился во время отпуска, когда приехал домой и рассказал им о нашей удивительной встрече, тоже так ничего конкретного не узнали о судьбе их сына.

В этот день мы копали до глубокой ночи, чтобы снова сделать наш бункер хотя бы немного пригодным для жилья. Нашу печку, которая, слава Богу, осталась цела, Свина растопил докрасна. Майнхарду в этом не так повезло. Поперечная балка совсем сплющила его помятое ведро от повидла. Он находит другое, лучшее ведро в одном бункере, жители которого погибли или исчезли. Майнхард говорит, что при всем нашем несчастье нам все-таки повезло, потому что земля была очень твердой от мороза, иначе мы бы так легко не отделались.

Майнхард как единственный обер-ефрейтор и самый старший по званию становится командиром оставшихся в живых четырнадцати человек на нашем участке передовой. Перед выходом в караул я сплю как убитый. Когда Вариас будит меня, я, все еще полусонный, вскакиваю, как вспугнутый зверь и выбегаю наружу. С моими нервами тоже уже далеко не все в порядке. Боже мой, а ведь на укрепленной позиции в Бузиновке мы все были преисполнены жажды боев и подвигов. Мы с таким нетерпением ждали, когда же попадем на фронт, в настоящий бой. Теперь мы в боях всего три недели, и уже никто из нас не говорит больше об энтузиазме или о готовности к подвигам.