Помню тебя

Встретили Инну в ее последний приход, кажется, совсем по-родственному, но вот от нее заботы не приняли. Инна сообщила с порога: на углу, в хозяйственном, такие чашки выбросили! Шесть штук выходит очень недорого. Но у Нины Трофимовны в быту были другие мерки. Она поблагодарила и заключила поговоркой: мы, мол, не настолько богаты… Инна продолжила мысленно: чтобы покупать бог весть что.

Она знала, что Нина Трофимовна не богата. Технолог на трикотажной фабрике. Это значило, что Инна вторглась в какую-то ее внутреннюю область. И ее туда не впустили. Что ж она, искательница какая?! Просто она привыкла тут ко всему и любит их…

Толя не слышал, как она вошла, и занимался в соседней комнате. Больше она у них, с октября, не бывала. И вот он приходил в общежитие, когда она болела. Как же это? Он сам понял или узнал от кого, что ей плохо? Она верит, что такой, как он, мог даже и сам почувствовать. А «какой» — она не могла выразить…

Еще было: он встретил ее осенью на улице, она была чем-то огорчена. И он сказал: «Я всегда буду чувствовать, что с тобой». Странный он, старше ее, но мальчик… Внушавший ей скорее тревогу и неясную благодарность, чем чувство опоры, власти над ним и его над собой, как это и должно быть — считала она, — если это любовь. Славный такой… Но она не ко двору. Да и он «не про нее».

А что же теперь есть в ее жизни, что в ней осталось? Вспомнилось Выхинское кладбище. Глухо защемило в груди, и расплылась лампа перед ее глазами… Вера Звягина присмотрелась к ней, затенила свет, и Инна прикрыла глаза. Потом Вера пошла ставить чайник:

— Ну, теперь ты будешь есть. Худая лежишь, красивая… дальше некуда. А тебе теперь нужно.

Да зачем ей теперь нужно что-то? Никогда она и не была слишком красивой… Обычная. Пышные волосы, до лопаток, она закалывает брошкой, сама придумала. Не хочется стричь. Хотя все девчонки делают «шестимесячную», говорят, и ей пойдет: модно и по-городскому. Глаза действительно большие. И Инна знает основное их выражение: простоты телячьей… Не такой нужно быть в жизни.

Она готовилась теперь внутренне к каким-то переменам. Было предотлетное чувство. И нужно как-то меняться, бойчее быть. Вспомнилось часто слышанное в общежитии простецкое: «Нахальство — второе счастье». За нее ведь постоять некому.

А Толик это и есть Толик… Нежный внутри, прямой, вспыхивающий. Показалось вдруг однажды — такой уверенный. В пределах комнаты…

До сих пор все шло в ее жизни накатанной многими дорогой: после школы в город ехать. Пошла в техникум, единственный в их городе. И такой Толя, думала она сейчас, может, тоже бывает у всех, а замуж выходят за других.

Во всей ее жизни в общем и не было выбора. Казалось: и все так живут. Куда-то их несет течением. Вот и ее несет. Но впереди тревожное.

Летом у них, как было объявлено, будет практика в мелиоративной бригаде. И она увидит снова этого, Петра Петровича! Он и не узнает ее после случайной встречи. Было ознобно подумать об этом. Или еще более неприязненно и смутно, до пугающей ее ненависти, если узнает… Он так и пронес до этого времени свой мрачно уличающий тон. Уличающий в том, что когда-то Любу Минаеву с ребенком под сердцем не просто-де придавило стволом на трудповинности, а дезертировала, и кто-то, мол, ждал ее в Бурцеве. Так ведь никто не ждал.

Должна же быть где-то другая жизнь, где она не встретится с этим человеком. Отцом ее — выходит?!

Еще через неделю, никому ничего не сказав, она уехала.

Уезжала в южном направлении, потому что продала зимнее пальто, чтобы выгадать что-то на дорогу. Документы из техникума ей выслали затем по почте. Говоровым она написала о себе только через год.

Уже в поезде, идущем по белослякотной декабрьской средней полосе, начался юг с его заботами.

Командированный из Москвы интересовался у местных стариков, как хранят вино. Всплыли проблемы: цемент для погреба и химикаты для опрыскивания. Один из стариков описывал, как собирают изабелловский виноград: ягоды его рыхловатые у основания и сдавливаются, легко портится вся кисть. Но зато какое вино! Старик был, на взгляд Инны, русского вида, в странной огромной кепке, которую он так и не снимал с пуховой седенькой головы, она придавала его розовому морщинистому личику воинственно-беспомощный вид. Он пригласил командированного заехать. Тот сказал: «Ну что вы. Я не в этом смысле…» И обещал помочь на месте с цементом. Однако смутился именно старик.

Инна немного разговорилась с попутчиками на следующее утро. Едет ли она к родственникам или так? Отдыхают не в сезон на юге все же немногие, хотя курортников становится все больше. Расспрашивал розово-бойкий старичок неожиданно строго. Как и многие местные жители, он не одобрял отдыхающих, которые приезжают бродить по побережью полуодетыми толпами и сорить деньгами. Это сбивает с серьезного жизненного настроя местную молодежь.

Командированный вступился:

— Все мы в жизни курортники и трудовые люди.

Инна ответила, чувствуя себя невесть в чем виноватой:

— Я так…