Помоги родной земле!

«Наиболее полные сведения о кондинских бобрах были получены уже при Советской власти. Уральским областным земельным управлением и Тобольским окрисполкомом 13 1927 году и бассейн Конды была направлена экспедиция. Возглавил ее В. В. Васильев — прирожденный искатель, человек с очень сильным характером. Результаты экспедиции были поразительны. Бобрами оказались населены более тридцати семи притоков Конды и Северной Сосьвы.

В местной и центральной печати появились сообщения об этом открытии. Видные ученые страны выступали в защиту уральских бобров. Казалось бы, какое значение для Советской России, переживавшей довольно трудные годы, могли иметь семь сотен зверюшек, найденных в таежных дебрях? Разве победивший рабочий класс не мог в ту пору обойтись без бобровых воротников? Конечно, мог! Эти бобры были частицей природных богатств, так расточительно загубленных прежними хозяевами страны. И тут все, кому дорога родная природа, заговорили о бобрах. В ожерелье несметных уральских богатств засверкал и заискрился еще один малюсенький бриллиантик — кондинские бобры. Естественно, что первейшую заботу о них проявили уральцы — ученые, натуралисты, краеведы. Свердловский профессор Владимир Онисимович Клер выступал в печати и на заседаниях Уралплана о необходимости создания бобрового заповедника. Он, ученый биолог, глубоко знающий и любящий природу Урала, очень хорошо понимал, насколько важно сохранить бобров, и со всей эрудицией ученого, со всем патриотизмом коренного уральца, доказывал это другим. И труды не пропали даром.

В 1928 году в верховьях Конды, на площади около 800 тысяч га, был организован Североуральский, или Кондо-Сосьвинский, государственный заповедник. В его задачи входила охрана и изучение местной популяции бобров.

Почему бобры сохранились здесь, а не в другом месте? Может быть, кондинские бобры более плодовиты или есть какая-то другая особенность в их биологии, спасшая популяцию от истребления? Оказалось, что такая особенность существовала, но не в биологии зверя, а в отношении людей к поголовью бобров.

В те годы русские очень редко проникали в верховья Конды, а местные жители — манси сами берегли бобров. Их не прельщали высокие цены на бобровые шкуры. Дело в том, что у манси существовал культ бобра. Бобр (по-мансийски — Витуй) считался священным животным, а река, где он селится, тоже считалась священной (Ялпинь-Я). Обладатель бобровой шкуры или хотя бы части ее был очень богатым человеком. Ему во всем, а особенно в охоте, должна была сопутствовать удача. Но еще дороже шкуры ценилась бобровая струя, секрет железы, расположенной у корня хвоста зверя. Бобровой струей лечили от всех болезней, ею окуривали жилища и оленей. Все религиозные обряды были связаны с применением бобровой струи.

Правом убить бобра пользовался не каждый. Бобровые угодья были поделены между родами и считались собственностью не отдельной мансийской семьи, а всего рода. Манси вели хотя и примитивное бобровое хозяйство, но не допускали полного истребления зверей, в этом и был весь секрет.

На Конде и до сих пор рассказывают анекдот о том, как манси прокатили доктора Сенкевича по реке Эссу, наиболее густо населенной бобрами, и ухитрились не показать ни одного поселения. Несмотря на то, что местные жители старались не выбивать бобров полностью, к моменту организации заповедника численность зверей здесь была очень низкой. Сперва она ориентировочно определялась чуть ли не в 700 голов. Но, затем, после нескольких детальных обследований, исчислялась в 300—400 голов. В то время это был самый крупный бобровый очаг в Союзе».