Помощь разведенным родителям и их детям: От трагедии к надежде

Дальше, от года до полутора лет, малыш учится ходить и говорить, таким образом, он постигает новое измерение самостоятельности: вещи не должны больше служить, они могут быть завоеваны, окружение влечет быть обследованным, экспериментально проверенным, а то, что невозможно взять самому, можно назвать словами, попросить или потребовать у взрослых. Если ребенок испытывает доверие к обоим родителям, то он ничего не боится, едва ли испытывает боль, когда падает, и он все больше предпочитает новые приключения привычному физическому контакту с матерью. Но с возрастанием моторных возможностей то здесь, то там вдруг возникают «запрещающие таблички»: не подходи к открытому окну, не трогай чайник, не нажимай кнопки стереоустановки, не рисуй на обоях, иди спать и т. д. Это все равно, как если бы вы выиграли автомобиль, а вам не позволяют на нем ездить. Ребенок начинает сопротивляться, он усиливает свое стремление к автономии и начинает бороться с родителями за власть. Однако проходит совсем немного времени, и он вдруг понимает, что явно переоценил свои возможности: ботинки не зашнуровываются, дверь не открывается, игрушечные часы не заводятся, а убежав от мамы, он не может найти обратной дороги. В полтора года малыш понимает вдруг, что поторопился со своей самостоятельностью и он вновь усиленно ищет близости мамы.

Эта фаза «нового приближения» характеризуется новой зависимостью, ребенок как бы говорит матери: «Пока я был с тобой одно целое, я мог все. Сейчас я вижу, что без тебя я беспомощен. Но я не хочу терять свою автономию и менять ее на старую зависимость, поэтому ты должна оставаться рядом и следить за мной, чтобы я мог в любой момент рассчитывать на твою помощь, ты должна давать мне силы и делить со мной мои переживания». Но как часто это приводит к печальным недоразумениям! Мать, уже так было радовавшаяся возросшей самостоятельности своего малыша, не может ничего понять, она досадует и раздражается оттого, что ребенок вновь хватается за ее юбку. При этом она не понимает одного: в этом возрасте ребенок, хотя уже и знает ее как определенную персону, но он все еще сохраняет иллюзию, что она может и должна исполнять все его желания, в том числе не высказанные словами, как это было когда-то в «симбиотическом раю», и если она этого не делает, то моментально теряет в его глазах свою материнскую суть, то есть из «совсем доброй» превращается в «совсем злую». Это типично для данного возраста и не только в отношении матери. Он видит ограниченность собственных возможностей, постоянно сталкивается с запретами, установленными средой, репрезентантом коих является в первую очередь как раз мать, тогда в нем сталкиваются автономные и регрессивные потребности. Для двухлетнего малыша это совершенно нормально приписывать собственные недостатки не себе, а объекту и последний кажется тем злее, чем больше гнев и злость самого ребенка. Это, в свою очередь, еще более активизирует его агрессивность, и ребенок отчаянно борется — как умеет — за то, чтобы получить обратно свою «добрую», все исполняющую маму. Ведь психической сутью всех ссор (и взрослых тоже) является именно это стремление вновь получить свой «добрый объект». В это время внутренний мир ребенка соответствует восприятию мира психотиками. (То есть психотиками становятся как раз те, чье внутреннее, психическое развитие — на фоне роста физических и умственных способностей — в силу печальных жизненных обстоятельств задержалось именно на этой фазе развития.) Границы между «я» и объектом размываются (кто сейчас зол — я или мать?), и мать превращается в чудовище, в опасного врага.