Помощник китайца. Я внук твой

Сначала жили вчетвером, потом Лёнька решил жениться. Женился. Жену привёл и стал поперёк комнаты спать, а мы — тут мать с отцом, а тут я. Вот такой проход был между нами. А никуда не денешься.

И ящики у нас, и шкафы были. Это, вот знаешь, ящик и дверка небольшая, это вот как раньше в банях были… И нравилось нам, и мы не ворчали, что плохо. Нет, всё было нормально. Что ж делать-то, такая уж жизнь была, мы не ворчали, и мы квартир не просили. Не то что вы.

Отец в мастерской столяром, а мы с матерью в деревне — жать, полоть. Осенью за каждый трудодень по триста грамм зерна. Зёрнами давали — рожью.

Вообще отношение хорошее было к нам. Вот, к примеру, Ворошилова взять… Бежит мимо на лыжах… Они на лыжах катались знаешь как! Обязательно поздоровается, спросит, как, что, чего. Ну, как можно обижаться? То, что у них там творилось, это нам уже неясно. А то, что по-общественному, — никто ничего не может сказать плохого. Скорее всего, вот знаешь, бабы — они хуже. Хозяйки, они более требовательные…

Так же и Сталин — свободный простой человек. Не знаю, это наше мнение. А то, что, я говорю, в политике, это — конечно…

Сталин — простой, свободный человек, как и мой дед. Я снова шарахаюсь от индийского святого и беру телефонную трубку на кухне.

— Да, Бенуа, я узнал тебя.

— Это приятно. Я хочу извиниться, что был занят, но были похороны мамы и другие дела. Я просто знаю, что трудно быть одному в чужой стране. Теперь я хотел бы тебя пригласить в редакцию моей газеты, и потом мы сможем погулять по городу.

— Прекрасно, я готов.

— Но я не хочу отрывать тебя от написания текстов. Только если ты действительно хочешь, тогда мы едем. Я могу быть в двенадцать у тебя.

В двенадцать Макс облаивает машину Бенуа, я выхожу с зонтиком, и мы едем в Брюссель.

— Так необычно, что у нас установились такие дружеские и откровенные отношения. Ты странный русский, если говорить честно.

— Почему странный? — я смотрю сквозь стекло на пряничные домики. Идёт дождь, и Бенуа включил дворники.

— Мы с тобой провели вместе уже три дня, но ты ничего не пытался мне продать. Ты рассказывал вместо этого интересную историю своей семьи, про смерть твоего отца, про своего деда и про замысел нового романа. Это так замечательно. Я привык, что если ты имеешь дело с русскими, то, в конце концов, ты покупаешь дешёвый товар, например, проигрыватель для машины. Ты думаешь, что заключил выгодную сделку, а через две недели это устройство ломается.

— Я не умею делать бизнес, Бенуа.

— А на что ты живёшь?

— Я сдаю квартиру в центре Москвы, которая осталась от деда. Этого хватает, чтобы заниматься литературой.

— Да, так странно, что ты можешь высказывать либеральные взгляды, живя на деньги от наследства коммунистического предка. Это забавно. Я сожалею, что не смог быть на твоём выступлении в Брюсселе, но я слушал твоё интервью для радио. Мы сейчас заедем в офис этого русского фестиваля, ты можешь подождать в машине или подняться со мной. Я на минуту. Просто они заказывали мне несколько портретов писателей. Ты пойдёшь?

— Да.

Бенуа некоторое время едет молча, потом начинает смеяться.

— Твой дедушка всё-таки очень хороший человек. Меценат. Ты понимаешь «меценат», в русском есть такое слово? Отлично. Этот дедушка помогает русскому писателю — он даёт ему деньги от квартиры, а также является отличным литературным персонажем. Он заботится о своём внуке.

Потом мы останавливаемся около Центрального вокзала и входим в уже знакомую мне галерею Равенштайн, поднимаемся на лифте. Нас встречает госпожа Анна Гейб.

— Добрый день, Илья. Я рада, что вы нашли время зайти к нам. С Мартиной вы уже знакомы. Так, кто ещё у нас есть, кого вы не знаете? — Она берёт меня под руку и ведёт по коридору. — В этой комнате у нас очень красивая девушка, для паблик релейшенз, она даже изучала русский язык.

Я заглядываю в комнату, Муки поднимает на меня глаза и улыбается.

— Мы тоже уже знакомы, Анна, спасибо.