Помощник китайца. Я внук твой

— Нет, эти русские писатели, они всегда знакомы с самыми красивыми женщинами. Ладно, я вас оставляю, но заходите в мой кабинет, мы всегда сможем поболтать и попить чай с вами.

И вот Муки встаёт из-за стола и идёт ко мне. Бенуа, ты просто молодчина. Мужичара. Как ты знал, куда меня привезти?

— Привет. Я рада увидеть тебя.

— И я рад. Это Бенуа, он чудесный фотограф. Это Муки.

— Да, я видела ваше фото Ильи в газете. Кто-то повесил это фото на дверях нашего офиса и нарисовал сердечко на нём.

— Это был не я, ха-ха. Хотя я был бы не против. Я его почти что люблю. Он говорит странные вещи. Он действительно странный — совсем не русский. Вы можете пока поболтать, я подойду через пять минут.

И вот мы стояли — она прислонилась к косяку двери, обхватив локти ладонями, я перед ней — и улыбались. Мы говорили по-русски, и никто нас не понимал.

— Завтра и потом я буду работать в центре для информации, здесь внизу. Ты можешь прийти в любой день, можно вместе кушать, обедать.

К моей соседке, к Маргерит, приехал муж на денёк. Мы сели обедать втроём.

— Томас занимается фотографией, он хотел тоже посмотреть твои снимки из Сибири, я ему рассказывала о них. Не мог бы ты принести их снова?

— Конечно.

Сосредоточенный седой Томас в вязаном свитере перебирает мои пейзажи и портреты, подносит иногда близко к глазам, потом рассматривает с расстояния вытянутой руки. Посапывает и трёт переносицу, в ушах видны ватные шарики.

— Это очень странные фотографии. Я даже не знаю, как сказать. Это, несомненно, кич. Я бы даже сказал — дабл кич. Что это за бумага?

— Она называется «металлик». Мне понравилось, что она даёт такие блики, а стоит, как обычная.

— Да, и помимо бликов она удваивает эффект кича. Тут даже трудно понять — то ли это такой приём, когда кич должен обесцениться за счёт усиления, то ли просто откровенная тяга к нему.

Томас опять потёр переносицу.

— Это странные фото. То, что ты снимаешь, — это жизнь. Но то, как ты снимаешь, — это кич. К сожалению, я не читал твоих книг…

— Нет, Томас, его роман лишён этого. Там почти нет кича. Совершенно ясный реализм. — Маргерит уверенно качает головой.

— В реализме бывает кича не меньше. Да, об этом интересно подумать. Меня, на самом деле, давно занимает этот вопрос. Сейчас продаётся или документализм, или кич. То есть, если ты снимаешь дерево, то ты должен поставить подпись под фотографией: «Дерево возраста 347 лет из парка при замке королевы Изабеллы такой-то» или ты должен посадить на это дерево сову с милым совёнком или обезьяну с милым детёнышем обезьяны. Тогда у тебя его купят. Если же это будет никому не известное дерево без малышей, то ты можешь украшать этим снимком свою комнату — никому кроме тебя он не будет интересен.

Томас откладывает фотографии и возвращается к своей тарелке. Он жуёт и говорит одновременно.

— Ещё пятьдесят лет назад можно было заниматься искусством. Или спортом. Люди выходили на футбольное поле, играли, потом пожимали друг другу руки и расходились, а не рвали на груди майку. И на это смотрели. Люди делали интересные снимки, выставляли их, и на это тоже смотрели. Люди писали книги. А сейчас нужно выбирать.

— Томас очень любит рассуждать о глобальном. Илья, ты можешь пока заняться обедом, он будет говорить примерно пятнадцать минут без перерыва.

— Маргерит действует подсознательно. Она, сама не понимая того, выбрала заниматься искусством, и её это удовлетворяет. У нас нет детей, у нас есть дом, и нам не так много надо, чтобы дожить до конца жизни. Я тоже сделал свой выбор, может быть, более осознанно. Но, например, для тебя это предстоит сделать, сделать выбор. У тебя есть дети, семья, ты должен их кормить. И поэтому ты должен сделать выбор — искусство или шоу-бизнес. Внести элемент шоу-бизнеса в литературу сложнее, для этого нужны талант, энергия, чёткий план. Но это, в общем-то, возможно, как и всё на свете.

— Тогда у меня не получится. Слишком мало энергии. Иногда её не хватает даже, чтобы начать новый день.

Томас не слушает ответов. Жуёт и говорит одновременно, смотрит мне в район грудины и на ощупь орудует вилкой.

— У тебя есть преимущество — ты русский. Это уже элемент кича. И если ты заявляешь о себе в Европе, то надо сразу честно сделать выбор — используешь ты это, или ты отказываешься от любых подобных трюков.

Мы переглядываемся с Маргерит, она с улыбкой пожимает плечами и подливает мне и себе вина.

После обеда Томас приносит мне в подарок свою фотографию, на которой изображено обычное дерево.

— Сова с глазастым милым детёнышем пряталась с другой стороны ствола. Поэтому они не видны, — объясняет он.

— Томас, мне кажется, я понимаю, о чём вы говорите. Просто, когда я фотографирую, то делаю это для себя, изредка и с удовольствием. А сейчас почти вообще забросил. А писать — это…

— Для тебя писать — это не удовольствие? — спрашивает Томас.

— Нет, конечно. Это тяжело, иногда неприятно. Всё рождается в муках, можно даже сказать, что вообще творчество или роды — это муки.

Маргерит опять глядит на меня с кривоватой, изучающей улыбкой, как в первый вечер.