Помощник. Книга о Паланке

Минуту помолчав, Волент оживился, перестал хмуриться, с чувством облегчения поставил стаканы на скамью, проверил, не криво ли они стоят, широко раскрыл глаза, наморщил лоб, как будто не решаясь на что-то, потом начал рассказывать доверительным тоном:

— Здесь тоже было не сладко. Такая чехарда! Не поверите. А когда стало ясно, что вернутся чешские жандармы и армия, полгорода драпануло. Как у нас тут говорят, бежали, только пятки по собственной заднице хлопали. В деревни, к парастам — по-вашему, к мужикам, а другие, геть, — за старую границу, которая теперь снова стала границей. Смотались и такие, которым не надо было, зато кое-кто остался, которым следовало бы поразмыслить о будущем. Многие, знаете, боялись из-за той зимы, когда ваших отсюда выселяли.

— Я здесь не бывал и об этих делах знаю мало, — поторопился ответить Речан.

— Ну да, конечно… А я здесь был, все своими глазами видел. Сначала посмеивался — меня-то не касалось, меня не трогали, но, когда каша заваривалась, досталось всем. И вот этот, который вас привел, учитель, я его знаю, он тут учил… ему тоже пришлось убраться, он был здесь председателем Чехословацкой лиги[9], так эти сопляки левентисты[10] наподдали ему первому. Он запомнил, что я глазел на это, оттого так на меня и злится, но мужик он неплохой, это я вам скажу, другому попробуй возрази, он тут же прикажет окорнать наголо, как овцу, это сейчас модно. Сначала мне было все едино, потом я расчухал, что к чему, всех, которых выгнали отсюда, мне стало не хватать. Геть, баратом — приятель то есть, — говорил я себе, ушли хорошие парни. И сейчас, вот увидите, многих здесь будет не хватать, могу с вами поспорить, многие еще уйдут, здесь, на границе, их не оставят: или переселят вглубь, или выдворят вон. Такой уж это город. По мне, так в политику впутываться нечего, живешь на самой границе — держи ухо востро. Но, скажу я вам, когда началась резня и там, откуда пришли мы, Ланчаричи, я сразу сказал себе: Волент, апукам — папенька, значит, — те, кто радуются, что немети — немцы то есть — Югославию мордуют, от тебя приличного мяса не дождутся! И так оно и было, пан Речан, так оно и было, ей-богу, они получали говно, а не мясо, приличное-то я таскал тем, у которых отцы на фронте… вот так-то. Но, пан Речан, раз уж вы пришли, давайте выпьем. Это, поверьте, хорошее вино, я знаю один добрый бесхозный подвальчик.

Речан истово взял стакан, поклонился, пригубил вино, одобрительно покивал головой и робко начал оправдываться:

— У меня слабый желудок, я, знаете, к вину не привык, у нас пьют сливянку, так что вино мне кажется кисловатым.

— Вот давайте спорить, оно вылечит вам желудок, посмотрите. Здесь вино хорошее, для здоровья полезное и дешевое, к нему только надо привыкнуть… во время первой республики в любом подвале можно было купить литр за одну крону десять, а к нему еще бесплатного белого хлеба и гусятины до отвала… Да, пан Речан, знали бы вы, какой это был шикарный варош — город по-вашему, самый веселый в старой республике, это вам подтвердят даже чешские офицеры! Не знаю, как теперь будет, может, со временем все придет до ренду — в норму, а почему бы нет? В общем, я хочу сказать, что к вину надо привыкнуть, понимаете? Здесь всегда пьют вино… и при торговых сделках тоже. Так что вы для начала делайте себе шприц — вино с содовой то есть, у нас так все пришлые приучаются, а потом можете пить сколько угодно. Только не делайте так, как сделал во время бывшей республики один жандарм, чешский вахмистр. Этот злился, что вино дешевое, а ему не по вкусу. Вот он и стал добавлять в него сахар. Если бы он об этом кому сказал, каждый дурак объяснил бы ему, что борочка — винцо, значит, с сахаром — разъедает желудок как черт знает что. У него нутро совсем продырявилось, а он все помалкивал, и уже скоро мог свою требуху бросить собачкам, геть, понимаете?

— Поживем — поймем, — засмеялся Речан. Он сам не знал почему, но ему было немножко стыдно за этого чешского жандарма.

Вдруг вышло солнце, и сразу стало тепло. Они замолчали, удивленно потирая себе глаза, и одобрительно закивали головами, как будто заверяя друг друга: да, вот она, пришла настоящая весна, самое прекрасное время, с которым ничто на свете не сравнится.

Над ними открылось небо, невиданно синее, высокое, чистое, бескрайнее и вечно прекрасное южное небо, в которое уже взвивались птицы, как будто их подбрасывала туда, повинуясь чьей-то воле, невидимая рука.

Эта минута сделала их почти друзьями.