Помощник

— Не строй из себя святую невинность, — сердито сказал Уорд. — Мы с тобой одной веревочкой связаны — ты и я.

— Знаю, — сказал Фрэнк.

— Я его треснул, чтобы не валял дурака и говорил, где остальные башли.

— У него ничего нет. Это бедная, дерьмовая лавчонка.

— Ну да, кому и знать, как не тебе!

— Что ты имеешь в виду?

— Чего виляешь? Я же знаю, что ты у него работаешь.

У Фрэнка перехватило дыхание.

— Ты что, Уорд, следишь за мной, что ли?

Уорд улыбнулся.

— Я шел за тобой в тот вечер, когда ты здесь был. Ну, и узнал, что ты работаешь на этого жида и живешь у него на птичьих правах.

Фрэнк медленно поднялся.

— Когда ты его ударил, мне стало жаль его. Потому-то я вернулся туда и помог ему, когда он попал в беду. Но я там долго не останусь.

— Очень мило с твоей стороны. Ты, небось, вернул ему и семь с половиной долларов — твою долю?

— Я положил их в кассу. И сказал хозяйке, что в тот день было много покупателей.

— Никогда не думал, что я свяжусь с таким придурком от Армии Спасения.

— Я сделал это, чтоб совесть не мучила, — сказал Фрэнк.

Уорд встал.

— Врешь! Дело тут не в совести.

— А в чем же, по-твоему?

— Кое в чем другом. Говорят, эти жидовочки хороши в постели.

Фрэнк ушел, так и не получив своего пистолета.

Ида пересчитывала деньги, а рядом сидела Элен.

Фрэнк стоял за прилавком и чистил перочинным ножом ногти, ожидая, когда они уйдут, чтобы закрыть лавку.

— Я, пожалуй, приму перед сном горячий душ, — сказала Элен матери. — Сегодня вечером что-то очень холодно.

— Спокойной ночи, — сказала Ида Фрэнку. — Я оставила в кассе пять долларов на утро.

— Спокойной ночи, — ответил Фрэнк.

Ида с Элен вышли через боковую дверь, и Фрэнк слышал, как они поднялись по лестнице. Он запер лавку и прошел в заднюю комнату. Полистал свежий выпуск «Ньюс», но что-то беспокоило его.

Отложив газету, Фрэнк вернулся в лавку и постоял у двери, прислушиваясь. Затем он открыл замок, включил свет в подвале и, притворив за собой дверь, чтобы свет не проникал наверх, осторожно спустился вниз.

Там обнаружил узкую шахту грузового лифта, который когда-то поднимал ящики с продуктами; лифтом давно уже никто не пользовался. Фрэнк отодвинул покрытый пылью ящик и заглянул в вертикальный колодец, уходящий под самую крышу. Там было темно. Ни у Ника Фузо, ни в окне ванной комнаты Боберов не было света.

Фрэнк пытался бороться с искушением, но вскоре сдался. Он втиснулся в шахту и взобрался на лифт. Сердце у него колотилось так, что и сам он весь трясся.

Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, что окно ванной — всего в двух футах над его головой. Он пошарил го стене и обнаружил на ней узкий карниз, который опоясывал всю шахту. Фрэнк подумал, что, может быть, на этот карниз не трудно взобраться, и тогда он сможет заглянуть в ванную.

«Но если ты это сделаешь, — сказал он сам себе, — ты потом будешь мучиться».

Он обливался потом, и воротник рубашки был совсем мокрый, однако мысль о том, что он может там увидеть, возбуждала, подхлестывала его и толкала вверх.

Перекрестившись, Фрэнк ухватился за тросы лифта и подтянулся, молясь, чтобы тросы не очень скрипели.

Над его головой зажегся свет.

Затаив дыхание, он съежился, вцепившись в тросы. Затем окно ванной с треском захлопнулось. Какое-то время он не мог пошевелиться, он совсем обессилел. Фрэнк испугался, что может отпустить трос и упасть, и еще подумал о том, что будет, когда Элен откроет окно ванной комнаты и увидит его, лежащего бесформенной грудой на дне шахты.

«Зря я это затеял», — подумал он.

Но она могла принять душ до того, как у него будет возможность на нее посмотреть; и, дрожа как лист, он снова стал подтягиваться на тросах. Через несколько минут он утвердился на карнизе и, держась за тросы, подался вперед. Теперь он смог увидеть через незавешенное окно старомодную ванную комнату. Там была Элен. Печальными глазами она смотрела на себя в зеркало. Фрэнк подумал: «Что, она вечно будет так стоять?» Но в эту минуту Элен спустила молнию на халатике и скинула его.

Увидев ее голую, Фрэнк ощутил спазмы боли, ощутил непреодолимое желание обладать ею и в то же время горечь от того, что это потеряно, невозможно, что он никогда не получает того, чего больше всего желает, и на него нахлынули воспоминания, от которых он хотел бы навек отделаться.

У нее было молодое, нежное, красивое тело, груди выступали, как птички в полете, и ягодицы были, как два цветка. Но это было одинокое тело — хотя и красивое, но одинокое. «Тела бывают одинокими, — подумал Фрэнк, — но не в постели». Теперь Элен казалась ему реальнее, чем раньше, без одежды она была более земной, более доступной. Он смотрел и не мог насмотреться, он насыщал свои глаза, это было как бы пиршество для изголодавшегося человека. Но по мере того, как он смотрел, девушка становилась все недостижимее, становилась чем-то, что можно только видеть; в ее глазах отражался его грех, его порочное прошлое, разбитые идеалы, его страсть, отравленная стыдом.