Помощница Темного

И вдруг яркой вспышкой ворвался в мой мозг кусок прошлого….

Первое слово, бегущей огненной строкой пронесшееся в голове – «Невезучая». Так я себя хотела назвать каждый раз, когда кто-нибудь спрашивал, как меня зовут. Мое имя – плод фанатичной маминой любви… к Владимиру Кузьмину. Кто б мог подумать, чтоб строгая, буквально застегнутая на все пуговицы дама, в очках и с гулькой на голове, делопроизводитель в городской больнице, может, как девчонка, быть влюблена в певца и музыканта. Ее мама и, соответственно, моя бабушка ей внушила, что замуж с ее замкнутостью и откровенно не выдающейся внешностью никто не возьмет. Вот она и перенесла желание любить на харизматичного и недоступного мужчину, олицетворявшем для нее образ романтического героя. Это там, где есть любовь, но они не могут быть вместе.

Она бы так и состарилась с клеймом старой девы, если бы случайно не оказалась в Москве на курсах повышения. Вторая случайность – она встретила моего папеньку. Чистокровного англичанина, приехавшего по коммерческим делам.

Он бы на маму и не обратил внимания, но она так пялилась на него, что у иностранного гостя столицы не было шансов избежать знакомства. Бедный Патрик решил, что дело в его неотразимом обаянии и шикарной улыбке, но нет. Он просто был похож на Кузьмина. Отдаленно. Главное – у него были почти такие же, как у кумира, пепельные кудри.

Мама знала английский на уровне пятерки по английскому в школе, а Патрику нравилось все в России. И отсутствие медведей с балалайками на улицах, и женщин в ушанках и телогрейках, и наличие нежных и скромных дев, способных смотреть восхищенными глазами.

Курсы закончились. И на память о них осталась я. Нежеланное последствие, за которое бабушка очень сильно гневалась, грозя выгнать маму из дому с приплодом.

И чтобы как-то примириться с моим существованием, мама назвала меня Симоной, как лирическую героиню любимой песни. Занавес.

Хотя нет. В спектакле абсурда моей жизни это только антракт. Основное действие еще впереди.

Папа еще в процессе маминой беременности получил известие обо мне. Как истинный джентльмен, обитавший на Туманном Альбионе, он признал меня и дал свою звучную фамилию. Очевидно, взлетая до потолка от гордости за свое благородство. Еще бы! Его предки получили дворянский титул за то, что отлавливали зябликов для какого-то там их короля. А Финч и переводится как зяблик.

Можно представить, как пришлось несладко в школе заморышу из неполной, с очень ограниченным достатком семьи с фамилией Финчер и именем Симона. Благо, никто не знал моего отчества – Патриковна. Однозначно, меня называли б не иначе как Патрикеевна. Да и травля, не представляю насколько, усилилась бы. А я и так была изгоем. Мне не давали денег на кино, на карманные расходы, на подарки учителям. Никто не хотел дружить с парией.

И когда я говорила, что мой папа живет в Англии, надо мной только смеялись. Даже не так. Откровенно ржали…Но я фанатично учила английский язык, в надежде, что когда-нибудь он, этот мифический Патрик, приедет и заберет меня к себе.

Я не думала, что нужна ему еще меньше, чем маме. Детям свойственно надеяться на лучшее, мечтать о нем. И я мечтала.

ГЛАВА 5

 И однажды моя мечта сбылась. Отец приехал за мной, чтоб показать своим родственникам почти взрослую дочь. (Я тогда училась в восьмом классе).

Для меня, не покидавшей пределов нашего городка, эта поездка была путешествием в волшебную Нарнию. Только дверь находилась не в шкафу, за шубами, а в аэропорту.

Я из всех сил старалась не вести себя, как дикарка. Рассматривать огромные залы старалась незаметно, чинно следовала за высоким светловолосым мужчиной, которого не решалась назвать папой.

Тряслась от страха, представляя, каким скептичным взглядом меня встретит дворецкий у ворот замка. Как придирчиво будет рассматривать бабушка. И вдруг у папы уже есть другие дети, которые будут открыто насмехаться над моим несовершенным английским с ужасным акцентом.

Но страхи мои оказались напрасны. Величественный замок, поражающий своей строгой красотой, принадлежал не Патрику Финчеру. Он находился, как принято говорить, в шаговой доступности от его небольшого дома в городке Арундел. Так же назывался и сам замок.

Так что ни дворецких, ни других признаков аристократизма я не увидела. Классическая овсянка по утрам не сопровождалась знаменитым «Овсянка, сэр!» Потому что приносил ее не дворецкий, а бабушка Беатрис, чередуя с не менее знаменитыми тостами с джемом и пудингом. Ну и яичница с беконом, белой фасолью или помидорами.

В меня все влезало с трудом, но отказаться я не могла, чтоб никого не обидеть. Да и живности, которой можно было бы скормить несъеденное, не наблюдалось.

И сама бабушка была той самой классической английской дамой, со строгими буклями и в приличном платье, а не простой одежке, как у нас принято ходить дома.

Она не закатывала картинно глаза, слыша, как я коверкаю язык Байрона и Шекспира, а лишь слегка поджимала губы. Но поправлять не собиралась.