Помпа

Юлька вообще-то не отличалась ловкостью: рыхловата была, неповоротлива. Но тут действовала ловко и уверенно. Скатёрка с розами обрушилась-на выгоревшую голову — мальчишка только вскрикнул от неожиданности… Ещё мгновение — он оказался на полу, а Юлька, навалившись, принялась старательно, всерьёз лупить его.

— Пусти… — извиваясь, хрипел Шурец.

— Не пущу. Говори, куда помпу девал!

— Пусти…

— Не пущу. Где помпа?

— Так его!

Ястребом налетела Галя. И быть бы тут если не беде, то неприятностям, когда б не тёти Дусин спокойный голос, произнёсший с порога:

— Драка? Двое на одного? Ай хороши!.. Девчонки мальца подмяли. А ну — брысь по местам! Галина — на кухню. Шурка — во двор. Юлечка, умойся, охолони трошки, в себя приди. Срам, да и только! Школьницы. Пионерки.

Девчонки вскочили с пола. Шурец, обернувшись лисой, шмыгнул прочь. Скатёрку Галя под суровым взглядом матери, старательно стряхивая, постелила на место. Юлька, пышущая жаром, стала «приходить в себя».

Что же теперь оставалось делать? Одно: молча ждать и терпеть.

Сели обедать как положено. Юлька с Галей многозначительно переглядывались: делай, мол, вид, что всё в порядке. Шурец, лицемер и ханжа, с невинным лицом облизывал утюжку.

Разговор шёл про всякое. И про то, что аварию на водохранилище всё не ликвидировали, раз Петруша не едет (ох, что будет, когда приедет! Помпа, помпа…). И про море. И про то, что от Юлькиных папы и мамы письма давно нет… Тут как раз щёлкнула калитка, принесли почту.

Шурец подобострастно приволок газеты, журнал «Крокодил». И ещё притаил что-то за пазухой для Юльки. Да посмел сказать, дерзко глядя в глаза:

— Тебе открытка. Мудрёная. Пляши.

— Как — пляши? — возмутилась Юлька.

— Пляши, пляши! За письма спокон века пляшут. Поглядим на московскую пляску, — вмешался дядя Федя.

— Компот дай доесть человеку. — Тётя Дуся подвинула Юльке стакан, баба Катя сунула маковый коржик.

Юлька пила компот, глазами спрашивая Галю: плясать — нет? Галя хмурилась. Шурец с коварной рожей сосал персиковую косточку, придерживая оттопыренную рубаху.

И вдруг вошёл Пётр. Как же его никто не слышал? Видно, прошёл огородом, оставив в проулке мотоцикл. Обгоревший до черноты, исхудавший, Пётр был похож на бойца с поля битвы.

Тётя Дуся, вскрикнув, по-молодому засуетилась у печки, баба Катя замахала над столом тряпкой. Дядя Федя курил. Шурец сидел, сидел и выпалил.

— Сейчас за письмо плясать будет. Она! — И показал пальцем на Юльку.

— Что? — не понял сперва Пётр. — А-а… Да, может, ещё не умеет — что пристал? Откуда письмо, из Москвы?

Не умеет? Это она не умеет?!

— Спасибо, — сипло сказала Юлька, вставая. — Я сейчас.

Галя проводила сестру беспокойными глазами. Шурец, издеваясь, водил за пазухой открыткой.

Юлька вошла к себе в комнату как в тумане. Ничего-то они с Галкой не успели исправить! Сквозь звон в ушах она слышала, как та подаёт в кухне Петру умыться, звякает ковшом, как плещется вода… Ой, плохо! А тут ещё эта мудрёная открытка — наверно, и правда от мамы с папой, тысячу лет им не писала… И она не знает, чем всё кончится. И надо плясать…

Ну и пускай. Семь бед — один ответ!

Сейчас она спляшет. Потом — хоть голову с плеч. Спляшет свой любимый твист. Дома, в Москве, все говорят, что он ей удаётся замечательно! Московский твист! Или — была не была — шейк, который девчонки из английской школы подсмотрели в каком-то иностранном фильме…

Мысли у Юльки путались, пока она меняла кеды на босоножки — не в кедах же плясать. Волосы причёсывать не стала, пусть будет художественный беспорядок. Как в том кино…

Медленно вышла Юлька в комнату, где сидела за столом семья. Пётр глянул на неё внимательно, с любопытством. Галка — тревожно. Дядя Федя гулко хлопнул в ладоши:

— Плясать так плясать — верно, сын? — и двинул в плечо Петра. — Уж инструмент бы свой прихватила. Подо что же плясать будешь?

— Ты, батя, не понимаешь, — усмехнулся Пётр. — Под гитару самой нельзя. Неудобно.

— А вы музыку в приёмнике пошукайте! — крикнула тётя Дуся. Даже она как будто не рассердилась.

Галина подбежала, включила приёмник. Какое счастье, какая удача! Из Юлькиной головы мигом вылетели все помпы и открытки, когда смелая, задорная, именно джазовая музыка вдруг зазвучала на весь дом. Юлька вышла на середину комнаты…

Лицо её стало как маска, а глаза бессмысленно вытаращились. И вдруг она начала дёргаться, как паяц на ниточке. Вправо — влево, взад — вперёд, коленками, руками… Сильней и сильней, будто не суставы у неё были, а хорошо смазанные шарниры. Весёленький танец, правда? Умереть можно от хохота!

Пётр, тётя Дуся, дядя Федя и Галка смотрели поражённые. Баба Катя — с явным осуждением, Шурец — повизгивая: всё-таки Юлька дёргалась ловко! Туда-сюда, вправо-влево, изгибаясь и складываясь, как перочинный ножик.

— Ай батюшки! — не вытерпела тётя Дуся. — Чего это ты так страшно корячишься?

— Тьфу! — громко сказала баба Катя, отворачиваясь.