Помпадуры и помпадурши

Встреча произошла в одном из парижских cafes chantants, которые я посещал по обязанностям службы, так как в этих веселых местах преимущественно ютились заблуждающиеся молодые люди, не выказывавшие безусловного доверия к перемене, происшедшей 2-го декабря. Тут же можно было найти и множество иностранцев, изучавших Париж с точки зрения милой безделицы (164).

Разговор наш начался по поводу песенки: "Ah! j'ai un pied qui r'mue"

<"Ах! ножка у меня шевелится">, которая тогда только что пошла в ход и которую мастерски выполняла m-lle Riviere. Оказалось, что мой сосед (мы за одним столом, не торопясь, попивали наши petits verres <рюмки>), не только тонкий ценитель жанра, но и сам очень мило исполняет капитальные пьесы каскадного репертуара. Не могу сказать почему, но, к моему несчастию, я почувствовал какое-то слепое, безотчетное влечение к этому человеку, и после беседы, продолжавшейся не больше четверти часа, откровенно сознался ему, что я agent provocateur <политический сыщик> пользующийся особенным доверием монсеньера Мопа. И, к удивлению моему, он не только не бросился меня бить (как это почти всегда делают заблуждающиеся молодые люди), но даже протянул мне обе руки и, в свою очередь, объявил, что он русский и занимает в своем отечестве ранг помпадура.

- Я объясню вам впоследствии, - сказал он при виде недоразумения, выразившегося в моем лице, - в чем заключаются атрибуты и пределы власти помпадурского ранга, теперь же могу сказать вам одно: никакая другая встреча не могла бы меня так обрадовать, как встреча с вами. Я именно искал познакомиться с хорошим, вполне надежным agent provocateur. Скажите, выгодно ваше ремесло?

- Monseigneur, - отвечал я, - я получаю в год тысячу пятьсот франков постоянного жалованья и, сверх того, в виде поощрения, особую плату за каждый донос.

- Однако ж... это недурно!!

- Если б я получал плату построчно, хотя бы наравне с составителями газетных entrefilets <маленьких фельетонов> - это было бы, действительно, недурно; но в том-то и дело, monseigneur, что я получаю мою плату поштучно.

- Но, вероятно, к рождеству или к пасхе являются на выручку какие-нибудь остаточки?

- Никак нет, monseigneur. Всеми остаточками безраздельно пользуются monseigneur Maupas и всемилостивейший мой повелитель и император Наполеон III. Единственным подспорьем к объясненному выше содержанию служит особенная сумма, назначаемая на случай увечий и смертного боя, очень нередких в том положении, в котором я нахожусь. Второго декабря я буквально представлял собою сочащуюся кровью массу мяса, так что в один этот день заработал более тысячи франков!

- Тысячу франков... mais c'est tres ioli! <Но это прекрасно!> - Но у меня есть престарелая мать, monseigneur! у меня есть девица-сестра, которую я тщетно стараюсь пристроить!

- Oh! quant a cela... <О! что касается этого...> черт их подери!

Это восклицание было очень знаменательно и должно бы предостеречь меня.

Но провидению угодно было потемнить мой рассудок, вероятно, для того, чтобы не помешать мне испить до дна чашу уготованных мне истязаний, орудием которых явился этот ужасный человек.

- Ну-с, а теперь скажите мне, случалось ли вам когда-нибудь, - по обязанностям службы, s'entend <разумеется>, - распечатывать чужие письма?

- продолжал он после минутного Перерыва, последовавшего за его восклицанием.

- Очень часто, excellence! <ваше превосходительство> - Поймите мою мысль. Прежде, когда письма запечатывались простым сургучом, когда конверты не заклеивались по швам - это, конечно, было легко. Достаточно было тоненькой деревянной спички, чтоб навертеть на нее письмо и вынуть его из конверта. Но теперь, когда конверт представляет массу, почти непроницаемую... каким образом поступить? Я неоднократно пробовал употреблять в дело слюну, но, признаюсь, усилия мои ни разу не были увенчаны успехом. Получатели писем догадывались и роптали.

- А между тем, нет ничего проще, excellence. Здесь мы поступаем в этих случаях следующим образом: берем письмо, приближаем его к кипящей воде и держим над паром конверт тою его стороной, на которой имеются заклеенные швы, до тех пор, пока клей не распустится. Тогда мы вскрываем конверт, вынимаем письмо, прочитываем его и помещаем в конверт обратно. И никаких следов нескромности не бывает.

- Так просто - и я не знал! Да, французы во всем нас опередили!

Великодушная нация! как жаль, что революции так часто потрясают тебя!. Et moi, qui, a mes risques et perils, me consumais a depenser ma salive!

Quelle derision! <А я-то, с риском и опасностью, тратил свою слюну! Какая насмешка!> - Но разве распечатывание чужих писем входит в ваши атрибуты, monseigneur?