Помпадуры и помпадурши

- Что ж делать-с? Вот Надежде Петровне не имеем счастья нравиться! - ответит он и как-то так уморительно надует губы, что Надежде Петровне так вот и хочется попробовать, какой они издадут звук, если нечаянно хлопнуть по ним пальчиком.

Но так как никто своей судьбы не избежит, то и для них настала решительная минута.

Однажды - это было осенним вечером - помпадур, по обыкновению, пришел к Проходимцевой и, по обыкновению же, застал там Надежду Петровну. В этот раз нервы у ней были как-то особенно впечатлительны.

Jeune fille aux yeux noirs! tu regnes sur mon ame!

<Черноокая девушка! ты царишь в моей душе!>

- затянул помпадур. Надежда Петровна вполголоса ему вторила:

Et moi, j'ai refuse...

- Ах, нет! ах, нет! не пойте этого! не смейте петь! - как-то нервически вскрикнула Надежда Петровна, как будто хотела заплакать.

- Вы... ты...

Сердца их зажглись.

Вспоминала об этом Надежда Петровна в теперешнем своем уединении, вспоминала, как после этого она приехала домой, без всякой причины бегала и кружилась по комнатам, как Бламанже ползал по полу и целовал ее руки; вспоминала... и сердце ее вотще зажигалось, и по щекам текли горькие-горькие слезы...

- Какой он, однако ж, тогда глупенький был! - говорила она, - и как он смешно глазами вертел! как он старался рулады выделывать! как будто я и без того не понимала, к чему эти рулады клонятся!

От одного воспоминания мысль ее невольно переходила к другому.

Однажды у Проходимцевой состоялись живые картины. Были только свои.

Он представлял Иакова, она - Рахиль (32). Она держала в руках наклоненную амфору, складки ее туники спускались на груди и как-то случайно расстроились... Он протягивал губы ("и как он уморительно их протягивал... глупушка мой!" - думалось ей)...

- Эх, Надежда Петровна! кабы вы меня таким манером попоили! - сказал ей тогда действительный статский советник Балбесов; но она сделала вид, что не слышит, и даже не пожаловалась ему.

Почему она не пожаловалась? А потому, что он однажды сказал ей:

- Ты, Наденька, если будут к тебе приставать, только скажи! я сейчас его на тележку - и фюить!

Она же не только не добивалась ничего подобного, но желала одного: чтобы все на нее смотрели и радовались.

Потом, однажды - было уж очень-очень поздно - он расшалился и вдруг сказал ей:

- Наденька! какое, однако ж, у тебя тело, так и тает!

Потом... они были однажды в губернии... он - по делам, она - случайно... Их пригласил предводитель обедать... Беседка... сад... поет соловей... вдали ходит чиновник особых поручений и курит сигару...

Все это так и металось в глаза, так и вставало перед ней, как живое! И, что всего важнее: по мере того как она утешала своего друга, уважение к ней все более и более возрастало! Никто даже не завидовал! все знали, что это так есть, так и быть должно... А теперь? что она такое теперь?

Старая помпадурша! разве это положение? разве это пост?

- Ах, где-то он теперь, глупушка мой?!

Надежда Петровна томилась и изнывала. Она видела, что общество благосклонно к ней по-прежнему, что и полиция нимало не утратила своей предупредительности, но это ее не радовало и даже как будто огорчало.

Всякий новый зов на обед или вечер напоминал ей о прошедшем, о том недавнем прошедшем, когда приглашения приходили естественно, а не из сожаления или какой-то искусственно вызванной благосклонности. Правда, у нее был друг - Ольга Семеновна Проходимцева...

С этим другом она запиралась один на один и вспоминала. Она даже сама удивлялась, какой неисчерпаемый источник подробностей открывался перед нею всякий раз, как она принималась припоминать.

- Вот какой этот помпадурушка глупенький! сколько он нашалил! - говорила она Ольге Семеновне и вновь отыскивала какую-нибудь еще не рассказанную подробность и повествовала об ней своему другу.

От остальных знакомых она почти отказалась, а действительному статскому советнику Балбесову даже напрямки сказала, чтобы он и не думал, и что хотя помпадур уехал, но она по-прежнему принадлежит одному ему или, лучше сказать, благодарному воспоминанию об нем. Это до такой степени ожесточило Балбесова, что он прозвал Надежду Петровну "ходячею панихидой по помпадуре"; но и за всем тем успеха не имел.

- Ведь вот, сударь, какое этому помпадуру счастье! - говорил он, - ведь, кажется, только и хорошего в нем было, что на обезьяну похож, а такую привязанность к себе внушил!

Большую часть времени она сидела перед портретом старого помпадура и все вспоминала, все вспоминала. Случалось иногда, что люди особенно преданные успевали-таки проникать в ее уединение и уговаривали ее принять участие в каком-нибудь губернском увеселении. Но она на все эти уговоры отвечала презрительною улыбкой. Наконец это сочтено было даже опасным.

Попробовали призвать на совет надворного советника Бламанже и заставили его еще раз стать перед ней на колени.

- Голубчик! не от себя, а от имени целого общества... - умолял злосчастный Бламанже, ползая на полу.