Помпадуры и помпадурши

- Как жаль, что около него нет... vous savez? <знаете?> - прибавляла при этом какая-нибудь сердобольная дамочка.

- Нет, не знаю! - отвечала Надежда Петровна с изумительным равнодушием.

- Ну, этого... как это лучше выразить... руководящего...

- А!

Наступила эпоха обедов и балов. Надежда Петровна все крепилась и не спускала глаз с портрета старого помпадура. В городе стали рассказывать друг другу по секрету, что она надела на себя вериги.

- Mais, enfin, cela commence a devenir ridicule, ma chere! <Но это, наконец, становится смешным, моя милая!> - говорили ей подруги, приглашая принять участие в общественных торжествах.

- Вы не знаете, mesdames, кто меня любил! - был ее обыкновенный ответ на эти приставанья, - а я... я знаю! О! я очень-очень много знаю!

- Все это так... c'est sublime, il n'y a rien a dire! <это возвышенно, нечего и говорить!> но все же... всему есть наконец мера!

- Вот так-то я с ней каждый божий день бьюсь! - вступался при этом надворный советник Бламанже, который, в последнее время, истаял, как свечка.

В сущности, однако ж, сердце ее мало-помалу подавалось. Она начинала уже анализировать физиономию старого помпадура и находила, что у него нос...

- Ах, ma chere <моя дорогая>, посмотрите, какой у него уморительный нос! - говорила она Ольге Семеновне.

- Я удивляюсь, как вы прежде этого не заметили, - отвечала госпожа Проходимцева, которая и с своей стороны употребляла все усилия, чтобы заставить Надежду Петровну позабыть о прошедшем. - Да и губы-то не больно мудрящие!

И вот, однажды, она рискнула даже взглянуть в окошко... О, ужас! она увидела нового помпадура, который шел по улице, мурлыкая себе под нос:

L'amour - qu'est que c'est que ca, mamselle?

L'amour - qu'est que c'est que ca?

<Любовь, что это такое, мадемуазель?>

Он был так хорош, что она невольно загляделась. Брюнет, небольшого роста, но чрезвычайно пропорционально сложенный, он, казалось, был создан для того, чтобы повелевать и очаровывать. На левой щеке его была брошена небольшая бородавка (она все заметила!), а над губой прихотливо вился темный ус, который он по временам прикусывал. Красота его была совсем другого рода, нежели красота старого помпадура. У того и нос и губы были такие мягкие, такие уморительные, что так и позывало как-нибудь их скомкать, смять, а потом, пожалуй, и поцеловать. Но не за красоту поцеловать, а именно за уморительность. У этого, напротив, все было крепко, все говорило о неуклонности, неупустительности и натиске.

Но вот он приближается больше и больше: вот он уже поравнялся с домом Надежды Петровны; походка его колеблется, колеблется... вот он остановился... он взялся за ручку звонка... Надежда Петровна, вся смущенная и трепещущая, устремилась под защиту портрета старого помпадура.

Бламанже еще раз доказал свою понятливость, стремглав бросившись вон из дома.

- Вы меня извините, милая Надежда Петровна, - говорил "он" через минуту своим вкрадчивым голосом, - я до такой степени уважал вашу горесть, что не смел даже подумать потревожить вас раньше своим посещением. Но прошу вас верить, что мое нетерпение... те лестные отзывы... если б я мог слушаться только голоса моего сердца...

Но у Надежды Петровны стучало в ушах. Она уставилась глазами в портрет, и ей показалось, что старый помпадур сверкал на нее оттуда глазами.

- Поверьте, - продолжал звучать тот же медоточивый голос, - что я тем не менее отнюдь не оставался безучастным зрителем вашего горя. Господин полициймейстер, конечно, не откажется удостоверить вас, что я неоднократно приказывал и даже настаивал, чтобы вам предоставлены были все способы... словом, все, что находится в моей власти...

Надежда Петровна сидела по-прежнему, не шевелясь, словно с ней происходил какой-то кошмар.

- Однако мне очень обидно, - гудел помпадур, - скажу больше... мне даже больно, что вы... как будто из-за меня... лишаете общество, так сказать, лучшего его украшения! Конечно, я... мои достоинства... Я не могу похвалиться опытностью...

- Нет! вас хвалят! - промолвила Надежда Петровна, почти не сознавая сама, что говорит.

- Общество слишком ко мне снисходительно! Конечно, все, что от меня зависит... я готов жертвовать жизнью... но, во всяком случае, милая Надежда Петровна, вы мне позвольте уйти с приятною мыслью... или, лучше сказать, с надеждою... что вы не захотите меня огорчить, лишая общество, так сказать, его лучшего украшения!

- Я-с... если прикажете-с! - отвечала она с прежнею бессознательностью.

- Не приказываю-с, но прошу!

Он взял ее руку и поцеловал.

- Это, кажется, портрет моего предместника? - спросил он.

- Да-с; это он-с.

- Как счастлив он был в своих привязанностях! и как много, как много утратил с отъездом отсюда!

Глаза помпадура становились маслеными; речи принимали тенденциозный оттенок; но Надежда Петровна все еще не выходила из своего оцепенения.

- Да-с, он был счастлив-с, - промолвила она, сама удивляясь, отчего язык ее говорит только одни глупости.