Помутнение

Эти гипертрофированные герои нужны нам как символы того, что бы мы сделали, как сосуды для наших собственных эмоций, потому что в моменты невыразимого ужаса наши чувства размером с дом, а мы размером с нас, и, если ничего не сделать, чувства разорвут нас изнутри.

Я наугад открываю следующую книгу в стопке – когда-то мы так играли в предсказания судьбы. Другие любили загадывать номера страницы и строки, но я обычно просто раскрывала книги где придется.

«Едва открыв глаза, я по старой привычке начал подумывать, чему бы мне порадоваться сегодня.

На улицах уже поднялся шум, он манит меня выйти из дому; пустая комната, где половицы стонали от каждого моего шага, походила на трухлявый, отвратительный гроб; здесь не было ни порядочного замка на двери, ни печки; по ночам я обыкновенно клал носки под себя, чтобы они хоть немного высохли к утру».

Гамсун. Еще лучше.

Мне вроде бы удается заснуть на час-полтора, но потом меня будит скрежет.

В детстве я часто лежала в кровати и думала о том, сколько всего происходит в доме, чтобы он функционировал и люди в нем могли жить с комфортом. Меня пугало, что я очень мало что понимала в трубах и проводах, и тем не менее это от труб и проводов зависели мой комфорт, мое здоровье, моя безопасность. Это было все равно что жить внутри другого живого существа.

Внутридомовые звуки особо не беспокоили меня до тех пор, пока еще при жизни бабушки у нас не завелись мыши. В углу, как раз у моего изголовья, раз в несколько дней не то сыпалась штукатурка, не то что-то пилили маленькой гадкой пилой. Бабушка была глуховата и говорила, что ничего не слышит, но звук никуда не девался – разве что перемещался вдоль стен. Я уже почти решила, что сошла с ума, когда в шкафу на кухне обнаружились пакеты с дырами, а на полках – мышиный помет.

Мы драили шкафчики и пересыпали еще нетронутые крупы в стеклянные банки целый день.

Мыши возвращались ровно тогда, когда я начинала о них забывать. Сколько я ни старалась, я не могла испытать к ним ни капельки сочувствия.

Стало ясно, что кто-то из соседей начал травить мышей, когда мыши начали приходить в нашу квартиру и тут умирать. Одна из них, выскочившая из угла чуть ли не на середину комнаты, билась в конвульсиях несколько часов. Меня тоже трясло. Было смешно думать, что мне, как маленькой девочке, придется дожидаться прихода бабушки с ежедневной прогулки, чтобы бабушка разобралась с мышью. Но маленькой девочкой я как минимум была гораздо смелее – в моем детстве не было ни одного воспоминания, связанного с таким жутким, непропорциональным поводу страхом. Теперь же я совсем не умею с ним справляться и предпочитаю его избегать. Иногда мне кажется, что испугайся я по-настоящему сильно – и я исчезну.

Бабушка ругалась с соседями, соседи тоже ругались, но никто не мог вычислить (или признаться), где травили мышей. Потом, когда бабушка перестала вставать, ей, несмотря на практическую глухоту, тоже стали мерещиться непонятные звуки по всей квартире: она по нескольку раз будила меня ночью, требуя, чтобы я кого-то выгнала или что-то убрала. Конечно, никого, кроме нас, в квартире не было, и единственным источником будоражащего шума была сама бабушка.

После смерти бабушки скорбь стала для меня самым понятным состоянием. Стояла промозглая серая осень, скорбеть было очень легко. Саша появился уже после того, как не стало бабушки, и поначалу меня беспокоила мысль о том, что бабушка так и не встретила его, так и не увидела меня с кем-то. При этом я знала, что бабушка обязательно нашла бы повод испытывать к Саше язвительный антагонизм; я даже примерно могла представить, какие темы были бы упомянуты в первую очередь. Хуже всего, что бабушка была бы права. Дело не в том, хорош он был или плох объективно, – дело в том, что, когда растешь с человеком, у которого по любому поводу сильные мнения, твое собственное мнение размазывается, но при этом ты никогда не можешь удержаться от того, чтобы не поделиться (и не получить за это по полной). Соглашаться очень легко.

Я не знаю, откуда во мне была такая наивность: возможно, мне просто хотелось, чтобы кто-то видел, что я счастлива, и мог порадоваться за меня.

* * *

Мне нужно срочно что-то сделать с собой, и можно, конечно, сосредоточиться на горах вещей здесь, на вещах, ожидающих прикосновения, нуждающихся в нем, но я больше не могу думать о книгах. Интригу хранить тоже больше не получается – я иду, одним пинком открываю дверь в другую комнату и включаю в ней свет. За дверью все до тошнотворного так же, как и два года назад. Кажется, я надеялась, что за это время здесь образовался портал в ад, что вещи съежились или превратились в пыль. Но, к сожалению, они просто остались на своих местах, и если это и был портал, то он вел назад, в мою семейную жизнь. Это была самая настоящая машина времени.