Помутнение

Просто так часто случалось, что я рекомендовала Марине или другим людям какой-то фильм, где герои вели себя ровно как по этим книжкам, и мне так хотелось, чтобы у них все было хорошо, потому что я видела, что у них все плохо, и могла объяснить почему, и могла даже примерно предположить, как им нужно действовать. А мне в ответ говорили, что они бесятся с жиру. Что не может быть, чтобы взрослому человеку просто всю жизнь надо было слышать «я тебя люблю». Ну что за фигня, в самом деле?

На самом деле я и этому когда-то нашла рациональное объяснение, но оно заставило меня любить людей немного меньше – а я сейчас очень хочу любить людей. Дело в том, что мы слишком верим в некоторые очевидные вещи, исходящие из личного опыта, и нам трудно представить, что у кого-то может быть по-другому. И этим на самом деле страдают самые тонкие, самые просвещенные члены общества. То есть можно одной рукой, например, топить за права женщин, а другой рукой писать: «Ну что такое болезненные месячные, мне кажется, это все раздуто поп-культурой – ПМС выдумали мужчины, чтобы троллить девушек за их псевдоэмоциональность».

Кто такое пишет? – спросите вы. Я счастлива заявить, что все меньше и меньше людей – но среди них, например, Марина. Все университетские годы я безуспешно пыталась донести, что это не я какое-то ужасное исключение («Ну сходи к доктору, в конце концов», – раздраженно говорила она) – а ей повезло.

У Марины в голове вообще никогда не укладывалось, что ей в чем-то повезло больше, чем другим.

Я как-то сказала Марине, стараясь, чтобы это прозвучало как шутка, что она напоминает мне какую-нибудь английскую графиню из «Аббатства Даунтон», которая одним «добрый день» может дать понять, как сильно она тебя ненавидит.

– Цивилизованные люди этим и отличаются, – смеясь, ответила она.

– Чем, ненавистью к ближнему?

Могло ли быть правдой, что Марина меня ненавидела? Нет, в ее представлении я вряд ли значила так много.

Скорее всего, я раздражаюсь просто потому, что знаю, что Марина права.

Мне нужно написать что-нибудь шутливое, что-нибудь примирительное: «Да, тебя очень тяжело терпеть, да, Марина, ты совершенно невыносима, да». Но мне не хочется, и я откладываю телефон.

Пока мы не общаемся – в обыкновенном режиме, так сказать, – я прекрасно могу сформулировать свои мысли. Я могу связно объяснить, что я не собираюсь назначать себе медикаменты, что я понимаю, что диагностировать свои ментальные проблемы так же сомнительно, как диагностировать проблемы физические. Я могу также напомнить, что даже самый хороший психолог будет в первую очередь использовать те же самые диагностические инструменты, которые можно найти в интернете, те же самые опросники. Я не говорю о тестах типа «Какой вы сегодня персонаж из фильма?», которые сама делаю для работы.

И мне кажется, что лет пять или шесть назад я бы сказала это все Марине. Года три… нет, я беру слишком близко. Года четыре назад я бы ей позвонила и мы бы обсудили все это лично. Но теперь мне не хочется ни звонить, ни писать. Странно, что мне так сильно хочется общаться временами – так сильно, что я разговариваю сама с собой, – но как только дело доходит до и без того редкого разговора с Мариной где-нибудь среди ночи, когда я уже почти сплю, я не могу и не хочу ничего формулировать. Это как-то эгоистично, наверное, быть готовой разговаривать строго определенное время и на строго определенные темы.

* * *

Родители считали, что мне стоит поступать в институт попроще (все равно с моим иммунитетом толку от меня не будет), но, к сожалению, я с самого детства представляла себе, как буду ходить именно в наш местный университет, когда вырасту, и другие перспективы интересовали меня мало. Как-то раз, проходя мимо нашего корпуса, я поймала себя на неприятной мысли: кажется, мое желание учиться здесь основывалось в первую очередь на том, что мне нравилось большое зловещее здание девятнадцатого века. Трудно было себе представить несоответствие формы и содержания – я была уверена, что застану самых интересных преподавателей, с которыми можно будет вести самые интеллектуальные дискуссии.