Помутнение

Как я и полагала, чуда не произошло и новых заказов не появилось, так что можно было провести день за уборкой квартиры. Тем более что я ее уже запланировала. Планирование уборки для меня обычно выглядело как вываливание вещей отовсюду в кучи, которые невозможно будет игнорировать или просто запихнуть обратно и поэтому придется разобрать. Вчера я почти выполнила написанное: пол в большой комнате был занят книгами с трех полок (не все сразу) и безделушками с них же, конец дивана – одеждой из вещевой части шкафа. Выход на балкон пришлось перегородить моими новыми сумками и старыми сумками с моими университетскими (и какими-то школьными) вещами. Условия жизни были вполне невыносимы, и оставалось только механически рассортировать все это по пакетам: для стирки, на выброс, на подумать, на теоретическую благотворительность, которой я никогда не занималась и в которой ничего не понимала. Все это, конечно, нужно было сделать очень давно – после бабушкиной смерти. Делать это после следующей смерти было уже поздно. А сейчас уже не было выбора. Возможно, одна качественная уборка в свое время могла избавить меня от поспешных решений в будущем.

Оглядев комнату хорошенько, я собрала еще одну сумку и отправилась на кладбище.

Во-первых, рассуждала я, на кладбище можно было не ехать, а идти – это три или четыре автобусные остановки. Сейчас я старалась путешествовать общественным транспортом только ранним утром, еще до того, как в него набьется основная масса еще-ходящих-на-работу. Во-вторых, на кладбище вряд ли будет много людей, так что приличия будут соблюдены. В-третьих, с марта в этом году стоит такое тепло, что хочется гулять и наводить порядок, а не сидеть дома. Раньше я не думала об этом до начала мая и очень банально ехала убирать на майские праздники – но, конечно, я понятия не имею, будет ли в этом году май.

Я шла, вдыхая весенний воздух, думая, что куртка была лишней. (Но помня, что моментально пожалела бы об ее отсутствии, дойдя до кладбища – там всегда сквозняки и я всегда возвращаюсь больная. Откуда я вообще не возвращаюсь больная? Почему мне захотелось везде ходить ровно тогда, когда вернуться откуда бы то ни было больной вероятнее и печальнее?) Мне казалось, что зелень появляется прямо на глазах, и мне в очередной раз стало обидно, что все это в этом году безнадежно испорчено, что всем этим, вполне возможно, скоро некому будет любоваться.

(Я буду гулять все равно.)

Потом вдали я начала различать людей – все больше и больше люди входили, выходили и активно перемещались по кладбищу, несмотря на будний день; я видела головы вдалеке. Я проверяю чат в вайбере с соседкой – да, конечно, сегодня что-то поминальное, и теперь я вспоминаю, что видела в новостях еще на выходных предупреждение об ограничениях посещения кладбищ. (В таких новостях не менее пятидесяти процентов слов должны оканчиваться на – ение, иначе никак.)

То есть я по-прежнему преступница.

Хорошо.

Могилу бабушки не нужно долго искать, и тем не менее мне всегда тяжело с первого раза объяснить ее многочисленным подругам и соседкам, как ее найти. Бабушки нет уже шесть лет, и коммуникациями с ее ближним кругом занимаюсь я (они почти все ежегодно забывают маршрут, и я с удовольствием им его объясняю в сотый раз, потому что мне приятно, что они помнят бабушку). Я всегда любила бабушкиных подруг – они были веселые и разные. Они объясняли мне, что никогда не надо бегать за мальчиками и что таблетку цитрамона лучше разжевать, проигнорировав омерзительный вкус. Одна из подруг, как я теперь понимаю, страдала хордингом: бабушка рассказывала мне, что у нее дома невозможно пройти из-за гор вещей и что она никогда ничего не выбрасывала. В детстве мне казалось, что это должно выглядеть романтично – в кино так выглядел бы безумный профессор или волшебник, и бо́льшую часть его вещей точно составляли бы книги там и тут. Бабушкина подруга, впрочем, и вправду была профессоршей математики. Еще эта подруга единственная, кому маршрут к могиле напоминать не нужно.

Плитку покрывает слой слипшихся с осени листьев. Наверное, мне бы больше пригодилась лопата, чем веник, потому что веником их отскребать тяжело. Я каждый раз думаю, что мне нужно больше инструментов – не помешали бы какие-нибудь грабли, секаторы тоже, потому что к концу лета тут будет сплошная акация. Воздух уже слегка наполняется душной тяжестью – той тяжестью, которую обычно испытываешь самое раннее в мае, когда одежды на тебе вдвое меньше. Я с удовольствием буду носить маску и весной, и летом, и когда все это кончится, но в жару, сто процентов, будет тяжело дышать.